Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)

— Призраки исчезли, — нараспев произнесла она. — Можем съездить к твоей впадине. Я поведу машину через Гиллет, там сейчас ярмарка. Зайдем к гадалке.

— Как это скучно, — сказал он. — А ведь в шестнадцатом веке там жили ведьмы.

— Я сама ведьма! И я хочу на ярмарку. Я видела афишу. У них сегодня открытие.

— Ладно, — сдался он и взглянул на нее с подозрением.

Ему за семьдесят: когда твоей подруге двадцать пять, надо изображать подозрительность. Для стариков, влюбленных в юных девушек, существуют определенные правила, и соблюдать их надо тем более неукоснительно, если и девушка влюблена. Это как игра.

— Должно быть, на утесах уже цветут гвоздики, — сказал он.

— Ах ты цветочная душа!

Он собрался было ответить: "Именно!" — и добавить, что девушки — те же цветы, только говорящие, и что он всю жизнь собирает и тех и других, но он уже не раз говорил ей нечто подобное, а в его возрасте надо по возможности не повторяться. И вообще, такого рода комплименты по-настоящему звучат, только когда есть слушатели, когда все поворачиваются и смотрят на нее. Едва только девушки становятся женщинами, он теряет к ним интерес: он всегда жил ради фантазий.

— Значит, решено, — произнесла она.

Теперь в его взгляде было нечто трагическое. Размахивая бритвой, он начал нервно и бессознательно пританцовывать; она на лету обняла его и выбежала из комнаты.

Пока он суетливо собирался, а она без конца исчезала, чтобы что-то там такое поправить в своем новом рисунке, прошло немало времени.

— Надо поесть, — распорядилась она.

Но это был его дом, а не ее. Он долго жил здесь один и не мог допустить на свою кухню женщину: ему невыносимо было бы видеть, как она режет хлеб, путает ножи и вилки или выливает в раковину спитой чай вместе с чаинками.

— Мы с Ровеной, — говорил он тем, кто навещал их, и при этом его голос звучал по-военному, — почти ничего не едим. И никого не принимаем.

Это была неправда, но, подобно генералу с литературными наклонностями, он любил навести порядок в собственном воображении. Он вообще был подвержен влиянию литературы. Его жена сошла с ума и покончила с собой. Так что в своем доме он представлял себя мистером Рочестером, а в машине — графом Моска с юной герцогиней из "Пармской обители" или, когда они бывали в обществе, видавшей виды толстовской тетушкой. Тоже игра — и притом образование для Ровены.

Он бегал из комнаты в кухню и обратно, а она появилась не сразу и долго, лениво сидела за столом, откидывая назад длинные черные волосы, арканя его улыбками и быстрыми взглядами из-под приспущенных ресниц, потом метнулась к нему, когда он нес масло, и опять легко и стремительно заключила его в объятия, смеясь при виде беспомощно поднятой в воздух масленки.

— Ровена! — закричал он ей вдогонку, так как она уже опять исчезла. — Заводи машину.

Дом стоял прямо на склоне длинного ущелья, окруженный полчищами ясеней и буков. Перед домом была терраса и хитроумно устроенный на крутом подъеме сад, в котором он возился целыми днями; он даже сам, изрядно попотев, выбил в грунте два-три десятка ступенек. Ровена не могла отвести глаз от его жесткой седой шевелюры и — что уж там! — довольно грубого лица с оттопыренными губами, когда он размахивал киркой, вгрызаясь в каменистую землю. Он работал со злостью, с гордостью, но иногда вдруг обращал к ней призывный, пронзительный взгляд. Его яростное старческое лицо с легкостью впитывало боль.

Она знала: он только разозлится, если сказать ему, чтобы осторожней спускался по ступенькам. Она знала до тонкостей процедуру посадки в машину: ему — высокому и угловатому — приходилось буквально складываться, так что колени едва не упирались в подбородок, к которому сбегали глубокие, меланхолические линии его крупного лица. Ей нравилось лихо, на большой скорости возить старика по дороге, вьющейся между деревьями — вот она какая бедовая! — пока он без умолку говорил. Теперь он будет час говорить не переставая и начнет, разумеется, с местной ярмарки.

— Абсолютно неинтересно. Суррогат, как дешевая еда. Незачем ездить. Двадцатый век все завернул в полиэтилен.

Он говорил о временах до римского нашествия, расписывал вкус древних к буйным празднествам, рассказывал про кельтских богов и чертей, а они тем временем выехали из ущелья и понеслись по узкой дороге, петляющей между холмами (он знал название каждого папоротника в каменных расселинах), и она так лихо поворачивала, что порой стучали зубы и холодок бежал по спине. Он лавиной извергал из памяти исторические примеры. Ты и есть Дедушка Время, сказала она, но он не воспринял это как шутку, хотя и усмехнулся, чтобы не обидеть ее. Это тоже одно из правил игры. Никакой он не Дедушка Время, потому что, когда тебе за семьдесят, начинаешь беречь время, скупо тратить его, утаивая минутки, тогда как она транжирит его почем зря, даже не сознавая, что живет во времени.