Виктор Притчетт - Птички в клетках (сборник рассказов)

Отец вышел из своей комнаты, увидел меня.

— Ты что гримасничаешь? — спросил он и изобразил мою мимику.

— Я вспомнила мисс Комптон, нашу учительницу.

Он не представлял себе, как изменится мисс Ричардс. Как будет сидеть дома гостьей в нарядных платьях, чего-то ждать, о чем-то забывать, обессиленная досугом, настороженная, обиженная и ревнивая до слез.

Если бы строители пришли, как обещали, в понедельник, вполне возможно, что история моей мачехи повернулась бы по-другому.

— Мне так совестно, что у нас такой разгром, — не уставала она повторять, словно боясь, что я считаю стремянку ее оплошностью.

— А мне нравится, — говорила я. — Как на пароходе.

— Ты все время это говоришь. — И смотрела на меня очень озабоченно, словно стараясь докопаться до скрытого смысла моих слов. — А ведь ты никогда не ездила на пароходе.

— Во Францию, — возражала я. — Когда была маленькая.

— Ах да, ты мне говорила, — вздыхала мачеха.

Отцу теперь жилось так скучно, что стремянка в доме и та развлекала его.

— Ненавижу, — заявила она как-то нам обоим и встала из-за стола. Странно бывает, когда безнадежно скучный человек вдруг рассердится.

— Оставь ты нас в покое, — сказал отец.

Последовала небольшая сцена. Сказав "нас", отец не имел в виду себя и меня, как она решила, говорил он о себе, и притом очень мягко. Мачеха вышла из комнаты. Вскоре мы услышали, что она наверху. Видно, и вправду расстроилась не на шутку, раз без помощи забралась по стремянке.

— Пошли, — сказал мне отец. — Ничего не поделаешь. Сейчас выведу машину. Поедем к строителям.

Он крикнул ей, что мы уезжаем.

Да, начались мои каникулы ужасно. Когда я выросла и сама уже была замужем, отец как-то сказал мне: "Это было очень трудное лето. Ты еще не понимала. Школьница, что с тебя взять. Это была ошибка".

И тут же поправил себя. Он всегда стремился себя поправить: больше всего гордился тем, что понимал собственное поведение.

— Случилось так, — сказал он, это и была поправка, — что я совершил глупейшую ошибку.

Каждый раз, что он начинал с этих слов, его лицо словно засыхало и делалось далеким: он поздравлял себя. Не с ошибкой, конечно, а с тем, что первым ее обнаружил. "Случилось так, что я узнал… случилось так, что я видел…" Мне кажется, что именно эта несущественная правота, свидетельство точной осведомленности о бесчисленных мелочах, и одновременно роковая неправота, упрямая, крупная, принципиальная по любому важному вопросу, и заставили мою красивую нечестную мать уйти от него. Она была высокого роста, выше его, глаза как у кошки, и пожимала плечами, и изгибала свою длинную изящную спинку, чтобы погладили, и смеялась широким шампанским смехом. Отец же мой напоминал коротко стриженную обезьяну и улыбался той простецкой усмешкой, какую видишь у обезьян постарше, не знающих ни печали, ни чувствительности. Это и привлекло мою мать; но очень скоро его юношескую живость характера сменила какая-то назойливая честность, и он показался ей скучным. И, конечно, беспощадным. Возможно, он так быстро женился вторично, чтобы преподать ей урок. Представляю себе, как однажды вечером у себя в конторе он перебирал свои документы о разводе, когда вошла мисс Ричардс узнать, "все ли на сегодня", и вдруг понял, что она, как и он сам, много о чем точно осведомлена.

Уехать из дому с отцом, побыть с ним вдвоем — от одной этой мысли сердце у меня взыграло. А то мне уже стало казаться, что этот дом перестал быть для меня родным. Если бы только нам с ним уехать, родными мне показались бы скорее окружающие деревенские просторы, а не этот нелепый разведенный дом. Я стояла, сгорая от желания, чтобы мачеха не ответила, в страхе, что она сейчас явится.

Отец был не из тех мужчин, что просят женщину передумать. Он ушел в гараж. Страх, что она сейчас явится, задержал меня на минуту. А потом (не знаю, как родилась у меня эта мысль) я подошла к стремянке и убрала ее. Чуть-чуть подвинуть ее было легко, но, когда я попробовала ее отпустить, она начала раскачиваться. Я испугалась, что она упадет и загрохочет, и стала раз за разом поворачивать ее к другой стене, куда сверху не дотянуться. И чуть дыша вышла из дому.

— У тебя на куртке белое пятно, — сказал отец, отъезжая от дома. — Что ты там делала?

— К чему-то прислонилась, — сказала я.

— Ой, как я люблю кататься, — засмеялась я, придвигаясь к отцу.

— Ой, какие кролики чудесные, — сказала я.

— И хвостики белые, — рассмеялась я.

В каком-то поле стояло несколько барьеров.