Патрик Модиано - Дора Брюдер

И вдруг я понял, что совершенно точно знаю: Дора в тот вечер, когда сбежала, шла от пансиона по улице Гар-де-Рейи. Я видел, как она идет вдоль стены пансиона. Может быть, потому, что само название улицы [7] Слово «гар» (gare), входящее в название улицы, означает «вокзал»; связь темы бегства и темы вокзалов прослеживается на протяжении всей книги. ( Примеч. перев. ). напоминает о бегстве.

Я шел по этой улице, и через какое-то время на душе у меня стало грустно — это была грусть тех воскресных дней, когда приходилось возвращаться в пансион. Я уверен, что она выходила из метро на «Насьон». Оттягивала момент, когда надо будет войти в ворота и пересечь двор. Гуляла еще немного, шла куда глаза глядят, бродила по окрестным улицам. Смеркалось. На авеню Сен-Манде так тихо в тени деревьев. Не помню только, есть ли там центральный газон. А вот и метро «Пикпюс», старый вход. Может быть, иногда она выходила здесь? Можно свернуть направо, на бульвар Пикпюс, там холоднее и печальнее, чем на авеню Сен-Манде. Деревьев, кажется, нет. Как же одиноко возвращаться в воскресенье вечером!

Бульвар Мортье идет под уклон. Вниз, на юг. Вот как я добирался до него в то воскресенье, 28 апреля 1996 года: по улице Архивов. По улице Бретань. По улице Фий-де-Кальвер. Потом вверх по улице Оберкампф, там жила Эна.

Справа открывается просвет, ряд деревьев тянется вдоль улицы Пиренеев. Улица Менильмонтан. Высокие корпуса дома 140 под ярким солнцем выглядели пустыми. В конце улицы Сен-Фарго мне показалось, будто я иду через заброшенную деревню.

Бульвар Мортье обсажен платанами. Там, где он кончается, у самой заставы Лила, все еще стоят здания казармы Турель.

Бульвар в то воскресенье был пуст и погружен в такое глубокое безмолвие, что я слышал, как тихонько шелестят платаны. Бывшая казарма Турель окружена высокой стеной, за которой не видно корпусов. Я пошел вдоль этой стены. Увидел на ней табличку и прочел:

ВОЕННАЯ ЗОНА СНИМАТЬ И ФОТОГРАФИРОВАТЬ ЗАПРЕЩЕНО

Мне подумалось: никто ничего не помнят. По ту сторону стены лежала ничья земля, зона пустоты и забвенья. Старые казарменные корпуса не снесли, как пансион на улице Пикпюс, но какая, собственно, разница?

И все же сквозь плотную толщу амнезии временами будто эхо пробивалось что-то далекое, приглушенное, никто не смог бы толком объяснить, что это и откуда. Это все равно что быть у магнитного поля без маятника, который уловил бы его волны. Вот и прибили, чтобы не мучили сомнения и совесть, табличку с надписью «Военная зона. Снимать и фотографировать запрещено».

Помню, в двадцать лет в другом районе Парижа я испытал однажды такое же чувство пустоты, как у стены казармы Турель, еще не зная, в чем его истинная причина.

У меня тогда была подружка, которая постоянно жила по знакомым, в пустующих квартирах и загородных домах. Я же всякий раз, пользуясь случаем, изымал из хозяйских библиотек книги по искусству и редкие издания, которые потом продавал. Как-то раз в квартире на улице Регар, где мы были одни, я украл старую музыкальную шкатулку, а затем, порывшись в шкафах, извлек несколько очень элегантных костюмов, рубашки и десяток пар шикарных туфель. Чтобы продать все это, я отыскал в справочнике адрес старьевщика — на улице Жарден-Сен-Поль.

Эта улица начинается от Сены, от набережной Целестинцев, и сливается с улицей Карла Великого недалеко от лицея, где я годом раньше сдавал экзамены. В подвальном окне одного из домов в конце улицы, немного не доходя до улицы Карла Великого, я увидел наполовину поднятую ржавую железную штору. Вошел и оказался на складе, где были свалены вперемешку мебель, одежда, металлолом, автомобильные запчасти. Навстречу мне вышел мужчина лет сорока и очень любезно согласился прийти за «товаром», куда я скажу, через несколько дней.

Попрощавшись с ним, я пошел по улице Жарден-Сен-Поль к Сене. Все дома по нечетной стороне улицы незадолго до того были снесены. И дома позади них тоже. На их месте остался пустырь, окруженный остатками стен полуразрушенных зданий. На этих стенах под открытым небом еще можно было разглядеть клочки обоек, следы отопительных труб. Казалось, будто на квартал сбросили бомбу, и ощущение пустоты усиливалось еще оттого, что в образовавшийся просвет была видна Сена.

В следующее воскресенье старьевщик приехал к отцу моей подружки — он жил на бульваре Келлерман у заставы Жантильи, — где я назначил ему встречу, чтобы передать «товар». Он погрузил в свою машину музыкальную шкатулку, костюмы, рубашки и туфли. Заплатил мне за все семьсот тогдашних франков.