Борис Гайдук - Плохие слова

Перекур, правда, не помог.

Искоса заглянув в открытый холодильник, Петухов увидел сначала окровавленное ухо, потом волосы и часть шеи, а потом и голову целиком.

— Голова, — забормотал Петухов. — Ну что ж, голова, очень хорошо. Подумаешь, голова…

Заодно Петухов осмотрел холодильник. На верхней полке стояло ничем не прикрытое блюдечко со вчерашними остатками сыра и колбасы, также лежали селедочный хвостик и половинка луковицы. На нижней слева направо располагались: два пакета майонеза, один целый, другой надрезанный, корытце сметаны с загнувшейся вверх фольгой, пустая масленка со следами сливочного масла, упаковка бульонных кубиков, высохшая горчица и огуречный рассол, специально припасенный с вечера. На средней, самой большой полке, куда легко входит трехлитровая банка, просторно лежала голова.

Петухов присмотрелся. Голова была испачкана запекшейся кровью, волосы перепутались и слиплись. С одной стороны шеи болтался большой лоскут кожи, уголки рта были страдальчески опущены. Закатившиеся полуприкрытые глаза смотрели мимо Петухова, в направлении балконной двери.

Петухова вновь затошнило. На всякий случай он наклонился над раковиной, но организм с тошнотой справился.

Самое поганое то, что Петухов напрочь не помнил окончание вчерашнего вечера. Этот гад Крысин вечно пьет всякую дрянь и поит этой дрянью других.

«Нам с тобой хуже не сделается», — всегда говорит при этом Крысин.

Вот тебе и «не сделается».

Что же было вчера?

Петухов наморщил лоб и стал вспоминать.

Говорили про возмутительное судейство на Олимпиаде.

Отдельно говорили про хоккей.

Крысин сплетничал о своей бывшей жене.

Еще он ругал петуховский дом, в котором вечно ломается лифт и приходится тащиться на шестой этаж пешком.

Считали, сколько времени тому и другому осталось до пенсии.

Еще Крысин хвастался тем, как замечательно у него стоит, и задетый этим Петухов на всякий случай наврал, что у него тоже хорошо стоит.

Ближе к границе воспоминаний они успели прийти к выводу о космическом одиночестве человека в мире.

Далее все терялось во вселенской любви и метафизической пучине глобальных причинно-следственных связей.

— Имеется в наличии голова, — снова произнес Петухов. — Но голова ли это? Вот в чем вопрос.

С этими словами он боязливо выставил вперед палец и легонько ткнул голову. На ощупь голова осязалась и даже немного качнулась в сторону.

— Значит, голова, — задумчиво сказал Петухов и замер, пораженный страшной догадкой.

Мысленно освободив голову от засохшей крови и мысленно же приставив ее к туловищу, Петухов с ужасом обнаружил в голове несомненное сходство с Крысиным.

— Э, нет! — решительно сказал Петухов, протестующе выставив перед собой ладони. — А вот этого не может быть!

Крысин, без сомнения, был сволочь. Он сыпал пепел куда попало, а в пепельницу, наоборот, плевал тягучей желтой слюной. Он занимал и забывал возвращать деньги. По мелочам, но все-таки. И вообще вел себя недоброжелательно, говорил гадости обо всех подряд. Наверняка в других местах рассказывал гадости и про него, Петухова.

Можно сказать, что Петухов не любил Крысина, и первые несколько рюмок в его обществе всегда выпивал с тяжелым сердцем. Крысина он, пожалуй, даже презирал. Но все же не до такой степени, чтобы утром, желая попить рассола, найти его голову у себя в холодильнике.

Петухов взялся за край блюда и осторожно повернул его. Сомнений никаких — это была голова Крысина: вон его мясистая бородавка на верхней губе.

— Прощай, друг, — некстати сказал Петухов и закрыл холодильник.

Выходило, что в милицию звонить рано.

Петухов выдвинул поочередно все ящики стола и осмотрел посуду. Ножи лежали на своих местах и в крови испачканы не были. А вот большое блюдо, на котором лежала голова, бесспорно, принадлежит Петухову. В последнее время он редко им пользовался, и блюдо стояло в самом низу серванта. Теперь там его не было. И, судя по всему, быть не могло, поскольку на нем лежала голова. Из этого следовало, что голова была отрезана от туловища здесь, а не где-либо в другом месте.

Почему же тогда нигде не видно следов крови? Вообще-то голову могли принести и уже в квартире аккуратно выложить на блюдо.

Петухов собрался с силами и попытался нащупать в себе хоть какие-нибудь угрызения совести. От душевного напряжения он даже зашевелил пальцами.

Совесть молчала.

— Это не я, — сделал вывод Петухов. — Это какая-то подстава.