Джон Грин - Многочисленные Катерины

И тут Линдси расплакалась по-настоящему.

– Нам пора идти, мисс Мэйбл, но я еще зайду на этой неделе, обещаю. Простите, что долго не навещала.

– Ничего, милая. Не расстраивайся. В следующий раз приходи в полдвенадцатого, и я угощу тебя желе. Оно без сахара, но очень вкусное.

Мэйбл наконец отпустила руку Линдси, та послала ей воздушный поцелуй и ушла.

Колин и Гассан задержались еще ненадолго, чтобы попрощаться, и, войдя в холл, обнаружили, что Линдси ревет вовсю. Она скрылась в ванной, а Колин вышел на улицу вслед за Гассаном. Гассан сел на обочину дороги.

– Жуткое место, – сказал он. – Надеюсь, мы никогда больше сюда не вернемся.

– А что в нем страшного?

– Оно мрачное и не смешное, – сказал Гассан. – Ни капельки не смешное. И меня от этого жуть берет.

– А с чего это все должно быть смешным? – спросил Колин. – Может, ты просто хочешь сделать вид, что тебе на все наплевать?

– Чупакабра, доктор Фрейд. Все попытки психоанализа моей персоны зачупакабрены наперед.

– Ага-ага, Мистер Хохмач.

К ним вышла Линдси. Она быстро пришла в себя.

– Я в порядке и не хочу об этом говорить, – сказала она без всякого на то повода.

В ту ночь он закончил теорему. Это далось ему сравнительно легко, потому что впервые за несколько дней его никто не отвлекал. Линдси заперлась в своей комнате. Холлис сидела внизу, и так увлеклась работой/телевизором, что не сказала ни слова ни о подбитом глазе Гассана, ни о синяке в форме кулака на челюсти Колина. Гассан тоже куда-то ушел. В Розовом особняке можно было запросто заблудиться.

Это оказалось даже слишком легко – распознав в себе Бросальщика, он понял, что формула была почти завершена. Ее нужно было только немного исправить.

С виду результат получался верным, то есть график Катерины Мутсенсбергер выглядел так:

Прекрасный график для романа четвероклассников.

Отложив карандаш, он поднял кулаки в воздух. Как марафонец, выигравший гонку. Как заяц, который выныривает из-за черепашьей спины, обгоняет ее и портит всю историю.

Он отправился на поиски Линдси и Гассана и нашел их в игровой комнате.

– Я закончил нашу теорему, – сказал он Линдси, которая сидела на розовом сукне бильярдного стола. Глаза ее по-прежнему были распухшими. Гассан развалился на зеленом кожаном диване.

– Правда? – спросила Линдси.

– Ну да. Там работы осталось на восемь секунд. На самом деле я ее почти закончил еще две недели назад, просто не понял, что она уже верна.

– Кафир, – сказал Гассан, – я так рад это слышать, что хочется слезть с дивана и пожать тебе руку, но уж больно удобно пристроился. Говоришь, с помощью твоей формулы про кого хочешь узнать можно?

– Ага.

– И ты можешь предсказывать будущее?

– Конечно, – подтвердил Колин. – С кем ты хочешь встречаться?

– Ну уж нет, чувак. Я пробовал жить, как ты: свидания, девочки, поцелуи, скандалы, – и, видит Аллах, мне это не понравилось. К тому же мой лучший друг – живое предостережение о том, что бывает, когда романтические отношения не завершаются свадьбой. Как ты сам всегда говорил, кафир, все заканчивается расставанием, разводом или смертью. Я хочу ограничиться разводом или смертью, вот и все. Хотя можешь протестировать формулу на мне и Линдси Лохан [82]. Я был бы не прочь обратить ее в ислам, если ты понимаешь, о чем я.

Колин засмеялся, но в остальном проигнорировал эту тираду.

– Проверь меня и Колина, – тихо сказала Линдси, опустив взгляд на свои загорелые коленки. – Другого Колина, – добавила она.

Так Колин и сделал. Он сел на диван и положил на колени книгу, а потом вытащил блокнот и карандаш. Вписывая переменные, он сказал:

– Да, учти, измена – это все равно что расставание. Не расстраивайся, просто так устроена теорема.

– Логично, – коротко ответила Линдси.

Колин так долго работал над теоремой, что с первого взгляда на числа знал, как будет выглядеть график, но все же тщательно отметил все нужные точки.

Когда он показал ей, что получилось, Линдси спросила:

– Подожди, а вот это что?

– Это ДК тебя бросает, – ответил Колин.

– Значит, работает, – равнодушно сказала она. – Странно… Мне грустно, но не из-за него. Мы расстались, а я чувствую только… облегчение.