Эдмонда Шарль-Ру - Забыть Палермо

— Чистый мед! — орал какой-то подросток, показывая на дно своей корзины, где шевелилось что-то сырое и студенистое.

Бэбс почувствовала дурноту. Она не знала, что с собой делать. Палермо убивал ее.

Кармине был полон восхищения. Что с ним? Не понять, чем его здесь околдовали. Ему нравилось бродить по этим кишащим народом узеньким улицам, сходившим к рыночной площади… Оранжевые, зеленые или коричневые навесы развертывались над рыбными лотками и сверху, с террасы, казались огромным красивым ковром. Навесы? Ночью? Зачем они? Неважно. Не все ли равно? Все непонятно. И навесы, и мотоциклисты, лихо пересекающие площадь из единственного удовольствия — всех поразить, и вот эти люди, медленно идущие, держась за руки, и монахиня вся в черном, как ночь, — сборщица пожертвований, и детская коляска, зачем-то здесь появившаяся. А этот торговец ножами, которые так наточены, что просто ужас внушают. Чтобы доказать свои добрые чувства, он проявляет столько ханжества и по соседству со страшными ножами ставит всякие ладанки, статуэтки святых, религиозные картинки…

Все это нравилось Кармине, вот жизнь, которую он любил и находил достойной. Как жадно смотрел он на эти балконы, наполненные целыми семействами, причудливо освещенными цветными огнями рынка, семейства голубые, как неон, серые, как стены, семейства белые, как белье, которое сушится, запрудив улицы, соединяя одни дома с другими. Кармине вспоминал Альфио, свою жизнь в Нью-Йорке, свои чаяния, стремление сделать карьеру. «Хватит, — думал Кармине, — хватит… Не хочу больше слышать об этом!» И он почувствовал такую радость жизни, которой прежде не знал. Он заговорил с соседом по столику, невысоким почтенным старичком, и спросил, что он думает об этом продавце меч-рыбы. Старичок ликовал. Сколько времени здесь не видели такого талантливого продавца. Он рубил на куски колоссальную рыбину и с каждым ударом ножа ругал ее так, словно дело шло о личной мести. Он просто надсаживался от крика, этот продавец, и играл ножом с таким проворством, что внушал беспокойство. Вокруг него толпился народ, рыба-меч разлеталась на куски.

— Прощай, сволочь… свинья ты этакая… Ворюга…

Капельки розовой крови стекали по козлам.

— Клянусь мощами святого Варфоломея, — вскричал сосед Кармине, — как артист работает! — Он был готов аплодировать. Ему хотелось вызвать у других столь же пылкое восхищение, но Кармине его уже не слушал. Джиджино скользил гибкой походкой между лотками с легкостью акробата, вытянув голову. Шесть, десять быстрых шагов вперед, остановка, резкий, как брань, крик: «Жасмин! Жасмин!» — и, качнув бедрами, Джиджино снова мчался дальше. Он то появлялся, то исчезал в толпе, как лодка, пляшущая на гребнях волн…. Кто-то воскликнул:

— А вот и ты, Джиджино!..

Впрочем, этому никто не удивился, кроме Кармине, на мгновение застывшего в нерешительности. Потом он порывисто вскочил. Пьян он или безумен? Стул упал наземь. На столе лежал нож, Кармине схватил его. Все повернулись к нему. Бэбс долго помнила его лицо, когда он на бегу проскочил через кухню, мимо напуганных детей и разлетевшихся под столиками кур. Она хотела остановить его, удержать, но испуг сковал ее. Почему Кармине схватил нож? Он сам не мог бы ответить на такой вопрос. Ненависти к Джиджино он не чувствовал, но жажда мести была. Его поразило неодолимое желание убить. Бегом он мчался с лестницы, не заметил ступеньки, пролетел мимо, но не упал и все повторял: «Я лечу… лечу…», пробежал под террасой и затерялся в рыночной толпе.

Все остальное произошло как во сне. Страшные крики пригнали к окнам всех вблизи живущих людей. Раздирающий голос женщины, другие тревожные выкрики. Крыши и террасы сразу заполнились людьми. Откуда-то появившиеся, как черная пена, женщины в темном заслонили все выходы из домов, теснились у балконов. Большой людской муравейник. Вдруг все утихло, толпа застыла.

И два человека, тени которых скорей угадывались, чем были видны, покатились по земле. Они превратились в одно исступленное тело, скрюченное дугой, сцепившееся в борьбе. Люди смотрели. Площадь была безмолвна, ни крика, ни шума. Два человека молча продолжали свою схватку, и никто в это не вмешивался.

Может, это семейные счеты?

На террасе кто-то сказал:

— Сейчас они друг друга убьют.

Тихий голос медленно выговорил эту фразу.

Бэбс смотрела и видела, как блеснул нож. Видела и Джиджино, загнанного, прижатого к стене. Он дрался кулаками, колотил Кармине ногами. Ей показалось, а может, она так и сделала, что она крикнула: «Разнимите их…» Но никто не двинулся с места.