Гийом Мюссо - Завтра

Эмили опустила глаза и грустно покачала головой.

— Нет, не надо мне читать…

Мэтью невольно нахмурился. Вот уже несколько дней он чувствовал, что дочка подавлена. Он как будто передавал ей свою тоску и тревогу и теперь не мог не винить себя. Но ведь он старался! Он крепился, не показывал дочке своего горя, носил маску, но с детьми это не проходит, у них есть шестое чувство, они знают все. Была и еще одна беда: Мэтью, потеряв жену, боялся лишиться еще и дочери. Он понимал, что его страх — глупость, всячески старался образумить себя, но не мог. Ему чудилось, что Эмили из-за каждого утла грозит опасность, и он оберегал ее от всего и вся с риском лишить воздуха и веры в себя.

Современным отцом он не был.

В первые недели после смерти Кейт Мэтью напугало безразличие Эмили. Она оставалась совершенно спокойной, не горевала и как будто не понимала, что матери нет на свете. В поликлинике врач-психолог, которая наблюдала Эмили, объяснила ему, что такое поведение часто встречается у детей. Дети инстинктивно оберегают себя, отстраняя травмирующее событие. Они словно бы дожидаются, когда у них накопятся силы, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

Вопросы о смерти пришли позже. На протяжении нескольких месяцев Мэтью, следуя советам психолога, отвечал на них, помогая себе книгами, картинками и всевозможными метафорами. Но расспросы Эмили становились все более дотошными, они ставили его в тупик, и он стал обходить их. В самом деле, как объяснишь ребенку четырех с половиной лет, что такое смерть? Мэтью не знал, как ему говорить с дочкой, не находил слов, какие бы она поняла. Психолог советовала не волноваться, говорила, что с возрастом все уладится. Эмили, подрастая, будет все отчетливее осознавать, что никогда больше не сможет снова увидеться с матерью. Психолог считала, что расспросы Эмили полезны и здоровы. Они помогают выйти на свет ее страхам, разрушают табу, освобождают ее.

Но, по мнению Мэтью, Эмили была еще очень далека от освобождения. Каждый вечер перед сном во власти страха и тревоги она задавала все те же вопросы, на которые Мэтью было так трудно отвечать.

— Если не читаем, засыпай!

Малышка в задумчивости натянула на себя одеяло.

— Бабушка сказала, что мама на небе, — начала она.

— Мама не на небе, бабушка сказала глупость, — отрезал Мэтью, посылая про себя свою мать ко всем чертям.

Кейт была сиротой. Сам он рано ушел от родителей, двух законченных эгоистов, которые преспокойно жили себе в Майами, даже не представляя, в каком он горе. Они никогда не любили Кейт, а ему всегда ставили в вину, что он занимается своей философией, а не их проблемами. Людям, которые всю жизнь думали только о себе, такое простить невозможно. Сразу после гибели Кейт они, разумеется, приехали в Бостон, чтобы поддержать сына и позаботиться о внучке. Но сочувствия хватило ненадолго. Очень скоро они уехали и теперь довольствовались одним телефонным звонком в неделю, чтобы узнать новости и наговорить глупостей Эмили.

Все это в совокупности выводило Мэтью из себя. Его бесило лицемерие религии. Он не верил в доброго Бога, не верил никогда, и смерть Кейт тем более не могла убедить его в существовании Милосердного. Мэтью был философом, а философия была неразрывно связана у него с атеизмом. Кейт полностью разделяла его взгляды. Смерть была концом всего на свете. После нее ничего больше не было. Никакой загробной жизни. Пустота. Ничто. Небытие. Полное и абсолютное. Даже ради ее спокойствия Мэтью не мог внушать дочери лживые иллюзии, которые презирал сам.

— Не на небе, а тогда где? — настойчиво продолжала расспросы девочка.

— Гроб с телом на кладбище, ты сама знаешь. Но не умерла мамина любовь, — сделал уступку Мэтью. — Она всегда в нашем сердце, в нашей памяти. Мы можем ее помнить, говорить о ней, перебирать все хорошее, что у нас было, смотреть фотографии, ходить на кладбище.

Эмили смотрела на него с тревогой.

— А ты? Ты тоже умрешь?

— Да, как все, — кивнул он, — только…

— Ты умрешь, а с кем буду я? — с той же тревогой спросила девочка.

Он ласково ее обнял.

— Я умру еще не скоро, малыш. Проживу до ста лет, обещаю, — сказал он.

«Обещаю», — повторил он, прекрасно зная, что говорит пустые слова, просто-напросто лжет.

Еще несколько минут он сидел рядом с малышкой и говорил что-то ласковое, потом потеплее укутал ее, погасил свет, оставив только ночничок над кроватью, поцеловал в последний раз и перед тем, как закрыть дверь в ее комнату, пообещал, что Эйприл придет пожелать ей спокойной ночи.