Теннесси Уильямс - Желание и чернокожий массажист. Пьесы и рассказы

Гутмэн. Чему, лорд Байрон? ( Байрон с волнением приглаживает пальцами волосы.) Вы не можете вспомнить предмет вашей приверженности?

(Пауза. Байрон, прихрамывая, спускается с террасы и идет к фонтану.)

Байрон. После того, как труп Шелли достали из моря (Гутмэн кивком подзывает к себе Мечтателя, тот подходит и аккомпанирует монологу Байрона.) ..его стали сжигать на пляже в Виареджо. Сначала я наблюдал это зрелище из экипажа, из-за ужасного зловония. Но потом — оно восхитило меня! Я вышел из кареты, подошел поближе. С платком у носа. И увидел, что пламя уже разверзло лобную часть черепа, а там… ( Выходит на авансцену, сопровождаемый Абдаллой, который несет сосновый факел или фонарь. )…а там корчился мозг Шелли, похожий на тушенку! Кипящую, пузырящуюся, шипящую в почерневшем разбитом горшке — горшке его черепа! ( Маргарита резко встает. Жак поддерживает ее.) Трелони, его друг Трелони, добавлял в пламя соль, масло, ладан, и наконец невыносимое зловоние ( Абдалла смеется. Гутмэн дает ему затрещину.)… прошло, запах улетучился. Пламя стало чистым! Так и должен гореть человек… Пламя от сгорающего человека должно быть чистым! Мне так не доведется — от меня пойдет гарь, как от пропойцы, сгоревшем в бренди… А Шелли в конце концов горел очень чисто! Но тело, труп, — изжарился, как поросенок! ( Абдалла опять безудержно хохочет. Гутмэн хватает его за шею, и тот встает как вкопанный с выражением преувеличенной серьезности.) А потом, когда у трупа рассыпались ребра, Трелони полез в них, как булочник — в печь… ( Абдалла снова начинает биться в конвульсиях. ), и вынул оттуда — как булочник печенье — сердце Шелли! Вынуть сердце Шелли из пузырящегося трупа! Из очищающего голубого пламени… ( Маргарита садится, Жак за ней.) И все кончилось! Я думал… ( Слегка поворачивается к публике и идет в глубь сцены — становится перед Жаком и Маргаритой.) я думал, это отвратительно — вытаскивать сердце из тела. Что может один человек сделать с сердцем другого?

(Жак вскакивает и стучит по сцене тростью.)

Жак ( страстно.) А вот что! (Хватает со стола булку и спускается с террасы.) Его можно смять! (Мнет булку.) Разломать! (Ломает булку на две половинки.) Растоптать! (Бросает хлеб и топчет ногой.) И выбросить! (Носком сбрасывает булку с террасы. Лорд Байрон отворачивается, прихрамывая, идет по авансцене и обращается к публике.)

Байрон. Очень похоже на правду, сеньоры. Но призвание поэта — а оно было и моим призванием — обращаться с сердцем нежнее — не так, как он сейчас с этой булкой. Поэт должен очистить свое сердце и возвысить его над повседневностью. Ведь сердце — это… ( рисует в воздухе нечто высокое и неопределенное) некий инструмент, обращающий шум в музыку, а хаос — в гармонию… ( Абдалла приседает, пытаясь подавить смех. Гутмэн кашляет, стараясь скрыть изумление.) таинственную гармонию! ( Повышает голос, и его звуки заполняют площадь.) Это и было когда-то моим призванием, но потом все исчезло в шуме вульгарных аплодисментов. И мало-помалу затерялось среди гондол и палаццо, балов-маскарадов, блестящих салонов, огромных теннисных кортов и отелей с горящими над входом факелами! Среди барочных фасадов, куполов и ковров, канделябров и золота, меж белоснежного дамаста, женщин, шеи которых тонки, как стебли цветка, — они наклоняются и обдают меня своим ароматным дыханием… Демонстрируют мне свои груди! И улыбаясь, что-то шепчут! И везде — мрамор, яркое великолепие мрамора, испещренного красными и серыми прожилками, словно освежеванная, разлагающаяся плоть, — все это как-то отвлекало от довольно пугающего одиночества поэта.

О, в Венеции, Константинополе, Равенне и Риме — во время всех этих итальянских и восточных путешествий, куда только могла завести меня моя скрюченная нога, — я написал много песен. Но сейчас они меня несколько смущают. Мне кажется, что со временем песни — как и вино в бутылках — становятся лучше, однако что-то и теряется… В этом мире прямо какая-то страсть к упадку!

А позднее я слушал бродячих музыкантов на фоне искусственных пальм, и это вместо того, чтобы слушать единственный чисто звучащий инструмент — свое сердце!

Да, пора покидать эти места! ( Поворачивается спиной к сцене .) Время ехать, даже если и ехать-то особенно некуда!

Но я найду куда. Поплыву в Афины. По крайней мере, увижу Акрополь, постою у его подножия и посмотрю на разрушенные колонны на гребне холма — там если и не чистота, то во всяком случае память о ней.