Александр Ольбик - Ящик Пандоры

– Ни то, ни другое. Ты и я – мы оба жертвы сексуальной революции…

Она просто поедала его своими змеиными глазами, пытаясь понять и отсеять издевку от покаяния. А Дарий притянул ее к себе и поцеловал в губы. Пахнуло вином и луком, которого было очень много в зеленом салате.

– От тебя несет враньем, – сказала Пандора, и они пошли дальше, в сторону возвышающегося над дюнами маяка.

– Ладно, не психуй, я еще не простил тебя за твою выходку с этим Монголом. Ты же знаешь, тот, кто не любит, тот и не ревнует… – Про себя он подумал о другом, когда-то вычитанном: «Что бы там ни было, никогда не принимайте жизнь слишком всерьез: вам из нее живым все равно не выбраться».

И Пандора, словно демонстрируя свою лояльность и в знак примирения взяла его руку и положила ее себе на талию. А сама обняла его за плечо, и так они начали новый виток своей неповторимой и, естественно, единственной жизни…

Стояла пора, когда чайки улетают от моря к жилым домам, а вороны, наоборот, пикируют к морю, ибо те и другие поменяли меню и то, что для вольной морской птицы было позором (околачиваться возле помоек), теперь стало новой и обильной средой обитания. И вороны в выброшенной морской траве нашли для себя много такого, что делает крылья и клювы этой мудрой птицы еще крепче, а зоб, набитый ракушками и янтарем, способен переварить самую костистую рыбу, выброшенную на берег штормом…

Нет счастья в бездействии.

Сначала она воцарилась в сердце Дария. Из картин, которые после реставрации он отнес в отель, были проданы только две: «Весенняя завязь» и «Старый баркас в Асари». Поляки действительно заполнили почти всю гостиницу, но это уже были другие поляки. Если в начале и середине 90-х сюда приезжали мелкие спекулянты, среди которых были и «живописцы», покупавшие картины местных художников и затем перепродававшие их в Польше, то нынешний контингент сплошь состоял из сытых-пресыщенных и уже вкусивших большие барыши дельцов, для которых местный пейзаж представлял такую же ценность, какую для местного пейзажа представляли сытые поляки. И картины, которые Дарию посчастливилось продать, приобрели не иностранцы, а местные сотрудники отеля – секретарша президента и электрик, который собирался в гости в Израиль и который умно полагал, что лучшего презента, чем пейзаж Юрмалы, для дядьки в Израиле, бывшего юрмальчанина, придумать просто невозможно. Однако деньги, заработанные на продаже картин, оказались очень малой, если не сказать ничтожной заплатой для прикрытия огромной дыры в семейном бюджете. Шестьдесят латов… Чтобы уплатить задолжность по счетам за квартиру, электроэнергию, телефон, воду, требуется сумма, в пять… шесть… семь раз большая вырученной за «святое искусство».

И, возможно, от беспощадной неопределенности и невозможности разделить деньги по приоритетам Дарий зашел в пивную и взял два бокала пива. И соленые, пропитанные чесночным соусом черные сухарики. Он вышел на улицу, уселся за большой, ничем и никем не обремененный стол и в одиночестве, попивая прохладное пивко, мелкой рысью пробегал по своим мыслям, стараясь ни на одной из них не задерживаться. Он рассеянно посматривал на пожухлые кусты бузины, поникшие клены, сквозь ветви которых прорывались еще довольно улыбчивые и теплые лучики солнца. Несколько зайчиков играло на столешнице, парочка самых активных из них шалила на боках пивных кружек. И понемногу Дарию становилось хорошо и даже беззаботно, хотя он ни на минуту не забывал о том инциденте с Монголом, и о том, что деньги проиграны, и даже те, которые он выделил Пандоре на туфли. А тут еще сюрприз преподнесло жилуправление, пригрозившее подать в суд за неуплату долгов за квартиру и прочие комуслуги… «Но где же выход, черт подери? Ага, вспомнил: чаще всего выход там, где был вход. Кто это сказал? Скорее всего, такой же, как я, придурок, у которого в кармане минимум, а запросов максимум… Ладно, выкрутимся, не может же фортуна быть вечной динамисткой. Вот попью пива, дойду до «Мидаса» и поставлю все деньги на тридцать ударов. Все равно эта сумма меня не спасет, а риск прибавляет в крови тестостерона и выводит из нее же холестерин… И если повезет…» Но тут же, как он того ни желал, его мысли остановились на малоприятном образе своего Артефакта с его чрезвычайно суженой и измочаленной крайней плотью, будь она неладна, в связи с чем попытался вспомнить имя хирурга, которого в день похорон Мусея, ему рекомендовал Петроний. Однако на ум ничего вразумительного не приходило. То ли Мальва, то ли Карва, то ли Курва… Но когда допивал вторую кружку пива, вдруг вспомнил: хирург Кальва. Да, именно так, а не иначе: Кальва, Кальва, Кальва… А для него тоже нужны деньги и с десяткой к главному спецу больницы идти стыдно. Даже позорно, тем более ему, Дарию, известному в городе мазиле… «Конечно, можно отделаться бартером: Кальва делает мне обрезание, а я ему – пейзажик родной и любимой Юрмалы…» Так многие поступают, и Дарий знает, что именно таким образом расплачивался с Петронием Кефал, когда тот залечил ему трепак. Но Дарий не Кефал и даже не Селим, которого Дарий увидел в конце аллеи. Тоже мазила, но с недавних пор переквалифицировавшийся в мазилу-абстракциониста. Модно и прибыльно, ибо болванам с деньгами легче сбыть мазню абстрактную, нежели мазню реалистическую.