Александр Ольбик - Ящик Пандоры

Похороны состоялись на третий день после… Дарий с Пандорой, хотя и не в первых рядах, но тоже присутствовали на церемонии. И всех многочисленных провожающих в последний путь (и откуда только набираются людишки?) поразила и настроила на определенный лад Сара, которую силой удерживали, чтобы она не бросилась в могилу, на дубовый, очень дорогой гроб своего супруга. Она была в черном балахоне, бледна и очень красива в лицемерном горе. Медея, тоже вся в черном, но отнюдь не в фирменной компоновки одеянии, тоже пыталась кинуться в яму и тоже кричала, но еще более истошно и затяжно, чем это делала молодая вдова…

Хоронили под музыку Гайдна. Но, разумеется, не по завещанию умершего, а лишь по воле распорядителя похоронной конторы, которого наняла Сара. Пандора плакала и тоже была взволнованна, бледна, а потому особенно красива. Еще красивее, чем она бывает во время акта… И когда она наклонилась, чтобы бросить на гроб несколько горстей песка, Дарий поймал себя на кощунственной мысли: представил ее в этой позе, но в другой ситуации. Словом, флейтист играл скорбные мелодии на фригийский лад и пел хвалу умершему; плакальщицы оглашали воздух стонами, многократно взывая к покойнику, с ним прощались, его окропляли, сжигали благовония и давали обет его семье. Впрочем, это уже другая история, пришедшая на ум Дарию из подернутой флером бирюзовой античности.

Похоронили Мусея под двумя кипарисами рядом с черным гранитным памятником, на котором был изображен молодой симпатяга в берете и в форме морского пехотинца. Одна из первых жертв Афгана, рядом с которым будет разлагаться жертва наследственности. Между тем люди начали расходиться, а самые близкие к Мусею направились в кафе, чтобы помянуть. Оказывается, забегаловка принадлежала Мусею, и потому всем заправляли Сара и ее старшая сестра Альбина, превосходящая Сару по габаритам и красоте. И, как положено, были свечи, портрет умершего с поперечной траурной тесемкой, очень тихий разговор в начале застолья, постепенно переходящий в оживленный и в конце концов закончившийся сварой, которую начала Медея. Ее материнское сердце не могло простить Саре ее «блядского поведения», что выражалось в шипении Медеи, спорадических приступах истерии с изливаниями потоков слез. Конкордия, как могла, Медею осаживала, но та после принятой водки еще больше распалялась, и в конце концов ее увели в подсобку, откуда долго слышались рыдания.

Отец и мать Сары, очень степенные и седовласые люди, не перечили Медее, и Дарий, сидящий неподалеку от них, слышал слова отца: «Яблонька от яблони падает недалеко». Это был явный намек на взаимосвязь смерти Мусея с самоубийством его отца, закончившего жизнь в обыкновенной петле на второй день международного женского праздника. «Эх, жизнь-жестянка, – мямлил про себя Дарий, – еще, небось, шашлыки в желудке как следует не переварились, а Мусей уже сошел с поезда… Царствие ему небесное», – Дарий, ни на кого не глядя, опрокинул в рот рюмку водки. Пандора, притихшая, воплощающая собой смиренность и мировую скорбь, то и дело подкладывала в тарелку Дария новые кусочки жареной рыбы, ветчины и зеленого салата, который он больше всего любил, и о чем Пандора постоянно помнила. Их личные проблемы спрятались за смерть Мусея, и они оба впервые за долгое время заключили негласное перемирие, привносящее в их души уравновешенность. Да, таков невинный парадокс жизни.

Когда поминки уже близились к финалу, Григориан вдруг запел песню, которую он поет всегда, особенно в те моменты, когда набирается до краев: «Хороши весной в саду цветочки, еще лучше девушки весной…» Один из коллег Мусея (а их прибыло на похороны порядочно, и все на иномарках), худой и длинный, как жердь, подошел к Григориану и, взяв того за грудки, попытался вывести на улицу. Но надо знать Григориана, бедового старого мента, не раз и не два проделывавшего вместе с мотоциклом сальто-мортале. Он размахнулся и шибанул апологета поминальных предрассудков по скуле. И чем бы кончилась стычка, если бы не подошедший Дарий: «Лучше песни, чем мордобой», – сказал он худому и сам вывел Григориана из кафе. Тут же выволоклась и жена Григориана Модеста, как всегда, с перекошенным от пьяни взглядом и сжатыми кулаками, готовая к любой разборке, что было не раз, когда Григориана обижали.

Но тут внимание Дария отвлекла шагающая по другой стороне улицы фигура, очень напоминавшая приснопамятного доктора Петрония. Походка педеля. Человек был в солнечных очках, панаме и в клетчатой футболке с короткими рукавами. Дарий перешел улицу и догнал пешехода. Приблизившись, он понял, что не ошибся, и потому тронул того за плечо.