Андре Бринк - Перекличка

Дверь все больше поддавалась под ударами. Я отвернулся и бросился прочь. Это вовсе не было осознанным решением, просто что-то произошло с моими ногами.

Та ночь походила на дикую лошадь, с которой мне было не совладать, и то, что я в конечном итоге упаду, было столь же ясно и предсказуемо заранее, как падение с огромного серого жеребца в тот далекий день моего детства, — только о времени и характере этого падения можно было еще гадать. Сначала Абель, который не вернулся домой. Потом Эстер, унизившая меня таким способом, который она сама прежде сочла бы невозможным.

Услыхав шум в краале, я отнюдь не сразу заподозрил что-то неладное. Лишь когда Клаас так странно ответил на мой оклик, во мне возник легчайший налет подозрения. Потом выстрел. Я не почувствовал боли. Просто ноги подкосились сами собой. Оглянувшись, я увидел Галанта и Абеля, которые целились в меня из окна кухни. И вдруг словно сама ночь затряслась от звуков и движений. В тот раз меня спасло ружье, теперь был черед Абеля. И тут я понял, что уже в тот давний день была предопределена неизбежность этой ночи, этой встречи, от которой ни один из нас не мог уклониться.

Я словно помчался в темноту. Меня не покидало ощущение, будто все это лишь сон, в который не стоит верить. Ведь свершилось нечто непредставимое, совершенно непостижимое — рабы восстали, они вооружены, они стреляют в меня.

Они окружали меня с раннего детства. Я часто ссорился и даже дрался с Галантом. Нередко я видел, что они злятся, порой замечал, как их трясет от ярости, и понимал, что они готовы убить меня. Если бы только они не были рабами, а я баасом Барендом. Но ведь именно это определяло наши отношения все эти годы — они рабы и подчиняются мне; существует невидимая, но безусловная граница, которая разделяет нас и которую они никогда не посмеют переступить. Они могут ворчать, рычать и огрызаться, как озлобившиеся псы. Но никогда не укусят. Не посмеют. Это было исключено, совершенно непредставимо. Только раз Абель подошел чуть ближе к этой границе, но даже ему оказалось не под силу переступить ее. А теперь, в один невероятный миг, все переменилось.

Меня не заботило, попадут они в меня или нет. Важно было то, что они стреляли — рабы стреляли в своего хозяина! Они переступили границу, и уже не было конца тому, что еще могло случиться.

Вот чего я испугался. Не того, что они убьют меня или вырежут мою семью, а того, что один-единственный выстрел поколебал весь уклад моей жизни, весь миропорядок, установленный самим господом. Господу, вот кому сейчас грозила опасность. Все было поставлено на карту, и все могло погибнуть — ничему не уцелеть в этом пламени. Ведь такова сама природа огня — не только сжигать, но и совершенно менять все в процессе сгорания — обращать дерево в пепел.

Ощущение было такое, словно я стоял на склоне горы и вдруг заметил, что на меня катятся камни, не один или два, а весь склон — сама гора устремилась вниз надо мной, подо мной, всюду. То, что всегда казалось надежной опорой, потекло, будто вода, а вода обратилась в огонь.

Не то ли испытываешь, когда сходишь с ума? Или когда умираешь?

Все это и в самом деле было своего рода безумием и смертью. Смертью всего того, что я всегда считал чем-то само собой разумеющимся, всего того, что сделало меня таким, каков я есть, всего, что поддерживало мою жизнь и давало мне ощущение уверенности.

Я оставил Эстер в доме и побежал. Не от опасности, которая физически угрожала мне, а от развалин жизни, гибнущей у меня на глазах. Если это можно назвать трусостью, то я готов признать себя трусом.

Я убежал. В горы за домом. Ни к чему было убегать слишком далеко. И так меня никто не найдет. Мои босые ноги были изранены о камни. Долгие часы выжидания, молчаливого, тревожного вслушивания в грохот разрушения внизу. А Эстер? Я все ждал, что услышу, как она, спотыкаясь, бежит ко мне, испачканная, в разодранной одежде, раненая — и наконец признавшая меня. Мне бы следовало знать, что надежда была напрасной. После того как шум внизу смолк, я еще долго продолжал ждать, но она так и не появилась. Может быть, она мертва? Менее суровой кары я и не заслуживал. Но что теперь будет со мной? А с мальчиками? Да простит меня господь, но я вспомнил о них лишь гораздо позже. Будущее, в конце концов, было предрешено, не важно, живы мы или умерли.

Когда я отправился обратно на ферму разыскивать семью, кругом все было тихо. Дом в развалинах, все разграблено и разбито вдребезги. Никаких следов Эстер и детей. Я не решился остаться тут, ведь в любой миг убийцы могли вернуться. В глубоком отчаянии я опять поднялся в горы, чтобы провести там остаток ночи.