Уильям Уортон - Пташка

На следующее утро появляется третье яйцо. Оно больше похоже на первое, но более длинное и продолговатое и не такое крапчатое. Как и в прошлый раз, я заменяю яйцо на подклад. В книжке говорится, что одного достаточно, чтобы удержать птицу на гнезде, но я в этом не уверен: а вдруг Пташка с Альфонсо умеют считать до четырех. Теперь, когда Пташка вылетает из клетки, чтобы поесть или размяться, яйца высиживает Альфонсо. В первый раз, когда я застаю его стоящим на краю гнезда в отсутствие Пташки и заглядывающим внутрь, мне приходит в голову ужасная мысль, что он собирается съесть яйца. У канареек такое иногда бывает. Я кормлю их куриными яйцами, а те не слишком отличаются от канареечьих. В книжке сказано, что если какое-нибудь яйцо случайно треснет или разобьется, его нужно убрать сразу, чтобы птицы его не съели. Если канарейка начинает есть свои яйца, для разведения она уже не годится.

После четвертого яйца я возвращаю сразу всю кладку в гнездо и делаю пометку в своем календаре. Считается, что птенцы должны вылупиться из яиц ровно через тринадцать дней после того, как началось высиживание. На следующее утро я с удивлением вижу, что Пташка отложила пятое яйцо. Обычно у канареек бывает от двух яиц до четырех, не более, особенно у таких молодых самок, как Пташка.

Теперь предстоит долгое ожидание. Мне кажется, что две недели никогда не пройдут. Я становлюсь нервным и вздрагиваю при малейшем звуке. В книге указано, что внезапные звуки или сотрясения могут прервать развитие эмбриона или так напугать самку, что она покинет гнездо навсегда. Я прибиваю к двери, ведущей в мою комнату, небольшие резиновые накладки, чтобы, если она хлопнет, Пташке это не повредило, и вешаю табличку с надписью большими буквами: ПОЖАЛУЙСТА, ТИШЕ. Моя мать приходит в негодование и вот-вот взорвется. К счастью, как раз в это время я приношу домой табель с хорошими отметками — к счастью для меня, конечно. Но все равно она продолжает ворчать насчет запахов и мышей. Я боюсь, что она может прийти ко мне в комнату, открыть окно или дверь вольера, а может, даже то и другое. И отчего она такая?

Теперь Альфонсо нравится сидеть в гнезде рядом с Пташкой. Он кормит ее, а она кормит его. Он становится просто не похож сам на себя. Даже трудно поверить. Когда я не подхожу слишком близко к гнезду, он ведет себя по отношению ко мне почти дружелюбно.

В одну из суббот я выбираюсь к мистеру Линкольну — во-первых, проведать его самого и его семью, а во-вторых, за советом, что делать дальше. Я рассказываю ему про Альфонсо, а он трясет головой и говорит, что я, должно быть, знаю какое-то птичье слово. И рекомендует следить, чтобы Пташка не напрягалась и не потела. Иногда молодая канарейка, высиживающая яйца, начинает испытывать беспокойство и так нервничает, что начинает выделять слишком уж много тепла и тогда сильно потеет. На это тратится много сил, бедняжка только еще сильнее волнуется, и тогда она вполне может случайно повредить клювом скорлупу или вообще покинуть гнездо. Поэтому я должен прекратить давать им яичный корм, а также любую зелень, особенно одуванчики, и не подкармливать ничем вкусным. В общем, не нужно давать ничего такого до того дня, когда вылупятся птенцы. Тогда кровь у Альфонсо и Пташки не будет перенасыщена витаминами и всякой другой всячиной. Мистеру Линкольну следовало бы написать книгу о канарейках. Впрочем, он сам лучше любой книги.

На двенадцатый день Пташка сходит с гнезда и принимает ванну в поилке. Подобное не укладывается у меня в голове. Неужели в последний момент, когда осталось всего ничего, она решила бросить гнездо? Уже вечер, наутро мне в школу, но я вскакиваю на велосипед, что есть силы жму на педали и несусь во весь опор к мистеру Линкольну. Тот смеется и говорит, что моя Пташка смышленая птичка. Оказывается, самочка иногда ведет себя именно так. То ли она считает дни, то ли чувствует, как в яйце начинают ворочаться птенцы, но ей известно, когда они должны вылупиться, и она отправляется купаться, а затем сразу же, не обсохнув, возвращается в гнездо. Скорлупа немного размокает, и тогда птенцам легче из нее выбраться.

Домой я возвращаюсь аж после семи и пропускаю ужин. Мать в ярости, отец молчит. Родители зорко следят, чтобы по будням я не шатался по улицам в темное время. Я говорю, что ездил к мистеру Линкольну за советом насчет канареек. Вот бы мне влетело, узнай они, что мистер Линкольн черный. У моих предков на этот счет свои представления.