Джеймс Джонс - Отсюда и в вечность

Их огород был разбит на равные квадратики и треугольники так, что использовалась каждая пядь земли. Здесь они выращивали редиску, капусту, салат и кое-какие заморские овощи. Они работали на этом участке, пока не пошел дождь.

Сидя в одиночестве на крыльце и слыша, как старики готовят ужин, Прю снова почувствовал то же самое негодование, чувство потерянности и одиночества, полную беззащитность каждого человека, заключенного, как пчела, в свою ячейку, отдельно от всех остальных. В это время до него донесся запах вареных овощей и мяса, и чувство одиночества на время покинуло его.

Он прислушался к дождю и глухим раскатам грома. Навес укрывал его от дождя, но на него попадали брызги от капель, падавших на пол, они приятно холодили тело.

Виолетта позвала его, и он почувствовал, что армия и злые глаза Уордена остались где-то далеко, что утро понедельника лишь дурной сон, воспоминание вековой давности, холодное и далекое, как луна. Прюитт сел перед дымящейся тарелкой свинины с пресными заморскими овощами и с аппетитом принялся за еду.

Покончив с едой, старики сложили свои тарелки и молча побрели в гостиную, где были маленькие яркие алтари и куда никогда не приглашали Прю. За ужином они не сказали ни слова, но он уже давно привык к этому и но пытался с ними разговаривать. Они с Виолеттой молча сидели на кухне и пили ароматный чай, прислушиваясь к порывам ветра и барабанной дроби дождя о жестяную рифленую крышу. Потом Прю помог Виолетте сложить посуду в старую выщербленную раковину, чувствуя себя здесь совсем как дома. Единственное, чего ему недоставало, — это чашечки кофе.

Когда они вошли в спальню Виолетты, она намеренно оставила дверь широко открытой, хотя та выходила прямо в освещенную гостиную. Виолетта была совершенно спокойна, и это ее спокойствие было ему приятно, вызывало такое чувство, будто прекрасная жизнь длится уже давно и никогда не кончится.

Утром он проснулся, лежа на спине без одеяла. Дверь все еще была открыта, и Виолетта с матерью что-то делали на кухне. Он подавил инстинктивное желание накрыться. Старая женщина не обратила на него ни малейшего внимания, когда он вышел на кухню.

После утренней уборки старики молча побрели навестить соседей. Прю к этому времени все обдумал и в конце концов прямо выпалил:

— Я хочу, чтобы ты переехала в Вахиаву и жила там со мной.

Виолетта сидела на стуле вполоборота к нему, подперев щеку рукой.

— Почему, Бобби? — Она с любопытством взглянула на него. — Ты знаешь, я не могу сделать этого.

— Но я не смогу приезжать сюда так часто, как я делал это раньше, — сказал он. — Если бы мы жили в Вахиаве, я бы приходил домой каждый вечер.

— А разве плохо жить здесь? — спросила она. — Я не возражаю, чтобы ты приезжал только с субботы на воскресенье.

— Но этого недостаточно, — сказал он. — По крайней мере для меня.

— Если ты уйдешь от меня, у тебя ведь и этого не будет. Ты не найдешь женщины, которая стала бы жить с рядовым.

— Мне не хочется встречаться с твоими родителями, — сказал Прю. — Они мне надоели, и они не любят меня. Важно, чтобы нам обоим хотелось жить вместе. Вот в чем дело.

— Мне пришлось бы уйти с работы, а найти другую в Вахиаве будет нелегко. Я ушла с работы в Кахуку, — спокойно сказала Виолетта, — оставила хороший дом и переехала сюда, в это проклятое место, чтобы быть поближе к тебе. Я сделала это, потому что ты попросил меня об этом.

— Знаю. Но ведь я не предполагал, что так получится.

— Ты сейчас зарабатываешь недостаточно, чтобы платить за квартиру, Бобби.

— У меня есть деньги. Я получу почти за целый месяц за прежнюю работу, — сказал Прю осторожно. — Этого нам хватит на месяц, пока ты не найдешь работу. Мы сможем жить лучше, чем ты здесь живешь. Не понимаю, зачем тебе здесь оставаться. — Он сделал паузу, чтобы перевести дыхание, и удивился тому, как быстро говорил он сейчас.

— Не надо устраивать сцен. Ты не поверил мне, когда я сказала, что не смогу поехать? Ты ведь знаешь, что родителям это не понравится, и они не разрешат мне ехать.

— Почему? Потому что я солдат? Но разве тебе не все равно, солдат я или нет? А если не все равно, то зачем же ты привела меня сюда? Родители не могут запретить тебе поехать со мной.

— Нет, могут. Ведь они будут опозорены, — сказала Виолетта.

— Чепуха! — воскликнул Прю.

— Этого не было бы, если бы мы поженились, — тихо сказала Виолетта.

— Что? — Прю был ошарашен.

Он сразу представил Доума из седьмой роты, лысого, массивного, всегда встревоженного, а рядом его толстую неряшливую жену филиппинку и их семеро детей-полукровок. Не удивительно, что Доум слыл первым задирой Он был обречен прожить весь век изгнанником, на службе за границей, потому что у него жена — филиппинка.