Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники - Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Впрочем, то же самое случилось и с нашим великим пророком Моисеем, который вывел нас из Египта, пообещав, что приведет в благословенную землю Ханаанскую, но так увлекся беседой с Господом (как только два еврея могут увлечься), что вместо кратчайшего пути в Ханаан целых сорок лет мотался с нашим племенем по пустыне. Как говорится, эдакий обстоятельный обмен мнениями, тем более что Моисей, как известно, заикался, что ни в коей мере не облегчало их диалог. Говорят, что, когда он был еще юношей, фараон однажды спросил его, всегда ли он заикается.

— Д-д-а н-н-нет, н-н-не в-в-всегда. Т-т-только к-когда р-р-разговариваю.

Не знаю, о чем там они говорили, но, несомненно, жаловались друг другу. Рассказывают даже, что какая-то птичка, пролетая над ними, какнула прямо на голову пророку Моисею. Тот потрогал голову, глянул на свои испачканные пальцы и горько сказал Яхве: «А араб-б-бам они п-п-поют…».

Но мы остановились на молебне в синагоге.

После молебна раввин Шмуэль бен Давид подошел ко мне — я держал под мышкой два огромных тома: Тору и Талмуд. Ему я сказал, что хочу их вернуть, потому что меня мобилизовали (признаюсь, это я заявил не без гордости — молодой глупец, как и все молодые, считающий, что призыв под знамена означает приобретение ранее не существовавших достоинств. Им неведомо, что в казарме они растеряют и те достоинства, что имели ранее). Итак, преисполненный безосновательной гордости, я пришел к раввину — положа руку на сердце — не столько, чтоб попрощаться с ним, сколько потому, что Сара приходилась ему сестрой.

Раввин пригласил меня к ним на чашку чая и сказал, что у него тоже есть для меня новость. Его одноэтажный домик стоял в садике рядом с синагогой, вход в гостиную был прямо со двора. На самом пороге мы с Сарой почти столкнулись, мое лицо вспыхнуло и, может, мне это показалось, но ее лицо — тоже. Раввин попросил сестру принести чаю.

Мы сидели втроем, пили чай, я не смел на нее даже глянуть, но чувствовал ее взгляд, а когда поднимал на нее глаза — она отводила свои в сторону. Атмосфера была, как говорится, накаленной. Ребе Шмуэль, казалось, ничего не замечал, он старательно, с характерной для наших краев педантичностью, занимался ритуальным приготовлением чая, колол щипчиками сахар, разливал в три крошечных блюдечка с позолоченными краями вишневое варенье.

— Вы знаете, — спросил раввин, — шутку о раввине, знавшем тайну приготовления вкусного чая?

Разумеется, я ее знал, но сейчас это была та самая спасительная соломинка.

— Никто не умел заваривать чай, как этот раввин, но он свято хранил тайну его приготовления. К нему на чай захаживал сам губернатор, но и ему ребе не выдал заветную тайну. Когда же пришел его смертный час, старейшины сказали ему: «Твой час настал, ребе, неужели ты унесешь эту тайну с собой? Расскажи, как ты завариваешь свой изумительный чай» Тогда раввин велел всем выйти из комнаты кроме главного старейшины и прошептал тому на ухо из последних сил: «Евреи, не жалейте чая, в этом вся тайна!»

Мы рассмеялись, наши с Сарой взгляды встретились, и мы тут же отвели их. Я спросил:

— А какую новость ты хотел мне сообщить?

Раввин протянул руку и взял с буфета желтую бумажку — точь-в-точь как мою.

— Меня тоже мобилизуют. Как военного раввина. А это значит, что Господь не оставит тебя без цадика, то бишь без духовного наставника.

Я искренне обрадовался:

— Значит, будем там вместе и вместе приедем в отпуск… — эти слова предназначались Саре, и когда я взглянул на нее, она не отвела глаз. Как мне показалось, в ее взгляде сквозила тревога.

— … или вместе погибнем, — сказал раввин и быстро добавил: — Да шучу я, конечно шучу. Война уже идет к концу, мир не за горами.

— И кто, по-твоему, победит, — поинтересовался я, — наши или другие?

— А кто это — наши? — задумчиво спросил ребе. — И кто — другие? Имеет ли значение, кто победит, если победа будет как короткое одеяло: подтянешь его на грудь — оголятся ноги, натянешь на ноги — замерзнет грудь. И чем дольше будет длиться война, тем короче будет становиться одеяло. И победа уже никого не согреет.

— Что-то я не могу вникнуть… — сказал я.

— Ничего, придет время — вникнешь. Когда и побежденные, и победители заплатят за побитые горшки. Как сказал пророк Иезекииль: «Отцы ели кислый виноград, а у детей — оскомина». Послушай, расскажу тебе одну историю о папе римском и главном раввине Рима.

Удивительным человеком был наш ребе бен Давид — на любой случай в тайниках его памяти хранились готовые истории, в нашем краю их называют «хохмы», но это не шутки, а нечто вроде мудрых притч — и не удивительно, ведь «хахам» и значит «мудрец».