Николай Камбулов - Разводящий еще не пришел

— Околицын настаивает поднять эту землю под пшеницу, а Водолазов говорит: горох там посеем...

Мусатову хотелось спросить, как сам Арбузов считает. С Петром Арбузовым он познакомился еще летом, в тракторной бригаде. Бывший солдат тогда удивил его своим могучим ростом, крестьянской рассудительностью. Запомнился этот великан и тем, что он одним из первых привез в деревню семью — мать и братишку-подростка, которого сам обучает управлению трактором.

— Можно и горох попробовать. Спыток — не убыток, — ответил Арбузов, взгромоздившись на сиденье. — Братан, как там прицеп?

— Порядок, Петя! — крикнул подросток.

Мусатов тоже сел на трактор, решив до конца выслушать парня. Загон тянулся на несколько километров. Трактор шел споро, слышно было, как, шурша под лемехами, отваливается земля. Пахло прелыми корнями....

Мусатов подумал, что Арбузов стоит на стороне Водолазова, может быть, потому, что просто поддерживает своего бывшего командира, своего начальника. Но тут он вспомнил весенний случай с градированным суперфосфатом. Водолазов с огромными трудностями достал это удобрение (посылал Околицына за тридевять земель на завод минеральных удобрений, закупил два вагона), вместе с зерном высеял на трехстах гектарах и на этой площади получил пшеницы больше, чем со всего ярового клина в соседнем колхозе.

— Значит, спыток не убыток, говорите? — сказал Мусатов на ухо Арбузову.

— Конечно. Все новое поначалу кажется ненашенским. Но, я думаю, товарищ секретарь, Водолазов зазря спорить не будет. Полагаю, наш председатель давно все приметил, рассчитал, посоветовался со знающими людьми. Безоружным свою сторону он не станет защищать...

Арбузов рассказывал интересно, и Мусатов не заметил, как взошло солнце и степь, исполосованная широкими лентами зяби, предстала перед его взором широко, насколько видел глаз. У полевого вагончика он увидел Водолазова, без пальто и шапки. Мусатов соскочил на землю, попрощался с трактористом.

Водолазов гремел умывальником, шумно, пригоршней обливал лицо холодной водой, кряхтя и отдуваясь. «Хорошо, что поговорил с Арбузовым, — промелькнула мысль у Мусатова. Водолазов спорил о крутогорье не с одним Околицыным: сторонником Матвея Сидоровича был и сам Мусатов, он и приехал сегодня затем, чтобы окончательно решить этот вопрос. — Выходит, Водолазов прав, и колхозники его поддерживают. Зачем же черт принес меня сюда? — ругнул себя Мусатов. В кармане лежала вчерашняя газета, в которой было опубликовано решение Советского правительства об отсрочке увольнения из армии. — Скажу ему — заехал поговорить о международном положении... А-а, чего крутить, прямо и скажу: прав, Михаил Сергеевич, сей горох».

Но Водолазов уже знал о решении правительства: он выписывал газету «Красная звезда», следил за жизнью армии, находил в газете знакомые имена офицеров, узнавал о их службе и этим считал себя как бы постоянно связанным с армией.

Водолазов оделся, пригласил Мусатова позавтракать.

— Когда будешь поднимать крутогорье? — спросил Мусатов. Он развернул газету и, читая, обгладывал утиную ножку.

— Весной, под горох, если ничего не случится...

— Ну-ну... Спыток не убыток.

— Что? — Водолазов налил в кружку чаю и вонзил свой взгляд в Мусатова. — Не возражаете?

— Народ поддерживает, а я что, умнее? Нет, брат, голос народа — это голос партии, для меня это — закон, высший закон.

— А что же вы раньше противились?

— Не противился, Михаил Сергеевич, а изучал дело, как и вы, — прикидывал, рассчитывал, прислушивался к другим.

— Тогда по рукам?

Мусатов подставил большую крестьянскую ладонь. Водолазов впервые заметил шрам на кисти секретарской руки и сразу определил: след ранения, но ничего не сказал, хлопнул с душевным удовольствием:

— По рукам, товарищ секретарь!..

...Мусатов уехал под вечер.

Гудели тракторы, в лучах закатного солнца иссиня-черные полосы зяби покрылись бликами и напоминали широкие темные реки, взлохмаченные крупной рябью. Там и сям виднелись стога соломы. Ярко искрилась еще не успевшая почернеть стерня. Короткая сибирская осень подходила к концу, с гор наступали холода.

Водолазов, проводив Мусатова, долго стоял у вагончика, прикидывал итоги минувшего лета, и получалось как будто бы хорошо... Но почему же тревожно на сердце? Тревога вселилась еще вчера, когда Водолазов прочитал газету... О, это сердце, сердце военного человека, до чего же ты чутко и восприимчиво!.. Далеко-далеко, где-то в чужих, незнакомых джунглях, раздался выстрел — и ты уже на страже. Где-то, в какой-то маленькой стране, которую раньше не знал, повеет дымным ветром — и ты тотчас же всколыхнешься тревогой. Или радио, или газета принесет весть, пахнущую порохом, — ты тут же забьешься в ритме ином.