Женщины ходили и на другой день, и на третий…
Нет, с уверенностью никто не мог сказать, которая из них заводила и больше всех старалась. Их было много с самого начала.
На третий день к вечеру — это был четверг — все было готово, гонцы побывали на всех порядочных хуторах и в домиках у порядочных ремесленников, а хусманов они не вмешивали. Пусть после ужина посуда стоит немытая — надо надеть праздничное платье и собраться у кладбища.
— Мы малость потолкуем с Кьерсти! — говорили одни.
— Не забудь надеть воскресное платье, ведь мы будем вершить суд божий! — напоминали другие.
К восьми часам собрались все женщины — больше тридцати: Андреа Нурбю и Берта Флатебю, Карен Галтерюд и Оливия Хаген, Улеанна Спетален, Марта Свинген, Теа Мубротен и Кари Спиккерюд, Анна Оппи и Улеа Орнес, Турина Пюттен и Матильда Гёрхулен и многие другие.
Честно говоря, никто из них не питал особой любви друг к другу, втайне считая, что трудно сыскать баб хуже, чем эти. Но здесь они собрались по воле божьей, которая не идет ни в какое сравнение с такими пустяками.
Они понеслись по тропе на запад, где от нее отходила тропка к Ульстаду. В медленно сгущавшихся сумерках они походили на стаю огромных ворон, передвигающихся по земле. Сначала они шли молча, и эта тишина казалась зловещей; но потом разговорились и, когда дошли до поворота на Ульстад, еще больше напоминали огромную стаю воронья, которая собралась, чтобы заклевать ту, что пришлась им не по нраву.
Что они задумали сделать с Кьерсти? Это навсегда останется тайной, потому что на другой день у большинства память отшибло, а те, которые помнили, хранили молчание. Быть может, они хотели сорвать с нее платье, и посмотреть не осталось ли у нее на теле следов от когтей Старого Эрика с последней ночи на Блоксбьерге… Быть может, они собирались только слегка поцарапать ей лицо, чтобы отбить у мужиков охоту смотреть ей вслед. Но, что бы они ни замышляли, в спешке многое было забыто, когда разгоряченная толпа с криками неслась в Ульстад.
В этот день в Ульстаде не было хусманов — в полевых работах наступил перерыв. Только Юн забегал днем. Они наскоро поужинали, а работник со служанкой направились к одному хусману, где по случаю хорошей погоды устраивались танцы. Гуру с Кьерсти оставались дома одни. Гуру только что перемыла посуду. Кьерсти, сняв башмаки, лежала ничком поверх покрывала на кровати Ховарда, уткнувшись лицом в подушку.
Сразу после обеда она заметила, что Гуру плачет, и без долгих расспросов выудила из нее правду о смертном приговоре. С тех пор она так и лежала неподвижно, не притронувшись к еде.
Услышав крики на дороге, Гуру выбежала на улицу и тотчас примчалась к Кьерсти.
— Беги отсюда, Кьерсти, прячься на сеновале! К дому идут бабы!
Что-то в ее голосе заставило Кьерсти подчиниться, она вскочила и натянула башмаки.
Но как она ни торопилась, толпа двигалась быстрее.
Когда Кьерсти выскочила во двор, то первые бабы были уже всего в каких-нибудь шестидесяти локтях и прятаться было поздно. Она бросилась бежать через поле.
Когда женщины увидели ее, они закричали еще громче, а те из них, что были впереди и неслись во всю прыть, еще прибавили шагу.
Разумеется, Кьерсти оставила бы их далеко позади, если бы только захотела. Она могла от них убежать, перескочить по мостику к Бергу, затем, все увеличивая разрыв, побежать по склону, и гонять их по кругу, пока они, бездыханные, не полягут вдоль дороги, словно вороньи чучела, на посмешище всему селению.
Но ничего этого она не сделала. Она побежала прямо вниз, вдоль большого поля ржи. Широкие снопы в сумерках напоминали войско гномов. Кьерсти бежала на запад к длинному мысу, который обрывался в озеро.
Уже почти стемнело, лес чернел под бледным небом, а озеро сверкало и дышало покоем. Оборачиваясь, Кьерсти видела, что поле почернело от баб в воскресных платьях, преследовавших ее широким, черным потоком. Только немногим хватало еще дыхания, чтобы кричать, остальные еле бежали, но отдельные слова она различала. «Шлюха! Колдунья! Ведьма!», — доносилось до нее, а иногда ей казалось, хоть она и не была уверена, что они кричат: «Суд божий!»
Двое-трое из этой черной своры были совсем близко от нее. Впереди всех — жена столяра Марья Думпен, длинноногая баба с лошадиным лицом. Она и бежала, как лошадь, рысью, с широко раскрытым ртом, но без крика. Позади нее Кьерсти успела разглядеть Марту Свинген и Улеа Орнес.
В полумраке лица этих женщин казались бледными, как у мертвецов. Кьерсти больше ничего не видела, она повернулась и побежала вдоль мыса к обрыву.
Читать дальше