Фиона Макинтош - Гобелен

– Уинифред! – воскликнула Мэри. – Что стряслось?

– Прошу прощения, – начала Джейн.

– Горячка снова мучит тебя, да? – спросила Сесилия, бросаясь навстречу подруге.

– Нет, нет. Простите, что причиняю вам беспокойство. Завтра я должна ехать в Терреглс.

Поскольку все трое выглядели потрясенными, Джейн поспешила объяснить свое решение.

– Ты совершенно права, Уинифред, – объявил Чарльз. К слову, без своего гигантского парика, в одном жилете и бриджах, с расстегнутым воротом сорочки, он выглядел куда привлекательнее. В руке Чарльз держал рюмку хереса. – Тебе следует выехать завтра. Нельзя терять ни секунды.

– Дорогая, успеешь ли ты собраться к утру? – спросила Мэри.

– Я бы выехала хоть сейчас, будь это позволительно, – отвечала Джейн.

– О нет, сейчас слишком опасно. Я распоряжусь, чтобы экипаж подготовили к рассвету. Тогда на вечерней заре ты будешь уже в Терреглсе, – заверил Чарльз.

Джейн взглянула на Сесилию, та ответила ободряющим кивком.

– Спасибо, дорогие мои. – Джейн подавила зевок, напомнивший ей, как она измотана. Знали бы эти трое, какое путешествие у нее за плечами! Джейн смущенно улыбнулась и прошептала: – Доброй ночи!

Уильям Максвелл сгорбился в тесной камере. Думы о собственной судьбе тяготили его душу. Лорды-якобиты разделены; неужели, по мнению Короны, они представляют опасность, даже заключенные в Тауэр? Уильям усмехнулся. Кампания по возвращению истинного короля, приверженца католической веры, полностью, безнадежно провалена.

Уильям понимал: и граф Мар, и сам король-изгнанник, во имя которого они сражались, скорее всего, счастливо избегнут тяжелой участи, в то время как благородные смельчаки с шотландской границы, а также якобиты-англичане примут на свои головы ярость английского монарха в полном объеме. Уильям старался гнать эту мысль, но она прорывала кордоны. В конце концов Уильям смирился: да, вероятнее всего, он распрощается с жизнью в угоду королю Георгу.

На рассвете пленникам разрешили прогулку; тогда-то Уильям и перебросился словцом со своим товарищем. Старший йомен, охранявший Уильяма, уверял, что крыша, на которой они сейчас дышат воздухом, была излюбленным местом прогулок молодой Елизаветы во время ее заключения. Уильяма эта информация не впечатлила; он, в конце концов, католик; могут ли его занимать жизненные вехи прославленной протестантской королевы?

– Если суждено отправиться в мир иной, дай Господь сделать это на поле боя, истекающим кровью, измученным, но чтобы в душе пылал огонь глубокой веры, а на устах было имя истинного короля. Вот что я называю славной смертью, – сказал Уильям своему товарищу по оружию. – Но томиться в клетке подобно зверю, ждать унизительного суда, который суть не более чем фарс, – губительно для христианской души.

– Подозреваю, что суд – еще не самое плохое, – вздохнул лорд Кенмур. – Я слыхал от охраны, что королевская месть будет в том состоять, чтобы нас вывели в Тауэр-Хамлетс, а чернь швыряла бы в нас тухлую рыбу да гнилые плоды и глумилась бы над нами. Изменники, дескать, должны снести самую страшную муку и найти бесславнейший конец. Знаете, какой? Головы наши будут посажены на колья и выставлены за пределами Тауэра.

Сердце Уильяма упало, однако голос звучал по-прежнему твердо:

– Только не говорите об этом Дервентуотеру. Он пребывает в счастливой уверенности, что освобождение ему гарантировано.

Лорд Кенмур кивнул.

– Надеюсь, так и будет. Кстати, вы слыхали, что Старый Борлум сбежал?

Уильям не смог сдержать смеха.

– Неужели?

– Мой охранник не прочь почесать языком. Оказывается, для старого пса даже ньюгейтские стены недостаточно прочны.

– Что ж, горцы показали себя храбрейшими из нас. И погибших среди них больше всего. Да пребудет со Старым Борлумом удача.

И вот Уильям один, смотрит в крохотное оконце – единственный зазор в непробиваемой стене Королевского дома, где он в полной мере прочувствовал тяжесть страха перед лютой казнью. Впрочем, надо отдать справедливость констеблю – он проявил благородство, обеспечив аристократам сносные условия. В конце концов, страшнее Тауэра тюрьмы не сыскать во всем королевстве. Уильяма вполне могли определить в сырой каземат, где его товарищами были бы крысы, которые, по слухам, заплывают туда во время прилива. А так в его камере, по крайней мере, сухо, потому что пол дощатый; есть приток свежего воздуха и даже вид из окна. Правда, окно выходит на Ворота предателей; впрочем, не любо – не гляди.