Александр Фурман - Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть IV. Демон и лабиринт

Сопоставив все эти явления, Фурман испытал чудесное озарение и вскоре предложил Морозову вместе подумать над разработкой новой теории, красиво названной им «Теория касаний». И сама идея, и название Морозова очень вдохновили.

Фурман на радостях поспешил отметить, что будущая теория может иметь и большое практическое значение. Например, если учесть давно назревшую необходимость мягкого и деликатного «перевоспитания» (в кавычках, конечно) – или, может быть, правильнее сказать «исцеления» – одного их общего близкого и уважаемого друга, а именно Софьи Аркадьевны Друскиной, как известно, страдающей от своей чрезмерной недоверчивости и даже брезгливости к окружающим.

Однако этот поворот мысли вызвал у Морозова категорическое неприятие. Он был абсолютно уверен в том, что у Сони все в полном порядке. А кроме того, он всегда с большим недоверием относился к разного рода педагогам, психологам, экстрасенсам и вообще к любым попыткам как-то влиять на людей, особенно помимо их воли.

Ну, с этой позицией, конечно, можно спорить, сказал Фурман, потому что тогда и родители не могли бы научить своих детей держать ложку или ходить на горшок, например… Но Морозов прав в том смысле, что говорить о каком-то практическом применении теории, у которой пока, по сути, есть только название, довольно глупо, поэтому им стоит вернуться к обсуждению самóй этой многообещающей идеи…

Примерно тогда же Наппу предложил Фурману с Морозовым съездить в Калугу на ежегодный слет педагогов-макаренковцев – попытаться понять, что там делается, приобрести «бесценный опыт организации сбора для взрослых» и заодно познакомиться с какими-нибудь интересными людьми. Фурману совершенно не хотелось ради этих целей тащиться так далеко, да еще и с ночевкой. Но у Морозова неожиданно вспыхнул журналистский интерес к новым людям, пусть даже и педагогам, а Фурмана он соблазнил возможностью обсудить в дороге какие-нибудь важные темы.

Организационно сбор для взрослых ничем не отличался от детских: то же деление на отряды, те же плохонькие импровизированные сценки под видом «коллективного творчества» и те же бледные от недосыпа лица комиссаров. Но из-за «научно-педагогического» характера слета большую часть дня занимали скучные доклады и занудные дискуссии. Честно отсиживая эти плановые мероприятия, Фурман грел себя надеждой, что ближе к ночи ему все же удастся пообщаться по-человечески с кем-нибудь из мельком увиденных дальних знакомых.

Перед ужином Морозов (почему-то с сумкой через плечо) нашел Фурмана в шумной толпе и, кривя губы, сообщил, что он уже узнал здесь все, что хотел. А так как у него больше нет никаких разумных причин для того, чтобы провести очередную бессонную ночь в обществе всех этих несомненно милых, но не очень умных и слишком натужно веселящихся людей, и потом еще завтра полдня потратить на обратную дорогу, он решил, что правильнее всего будет вернуться в Москву, причем прямо сейчас. «Ты как – со мной или останешься?» Здрасьте, приехали, разозлился Фурман. А на хрена тогда вообще было сюда тащиться?! Ведь с этой дурацкой затеей все было ясно с самого начала. Но нет – Морозову захотелось познакомиться с новыми людьми! А если уж он что-то для себя решил, то все, каюк, обсуждать больше нечего. Хотя непонятно, какого рожна Фурман должен метаться с ним то туда, то обратно, подчиняясь каким-то совершенно непредсказуемым переменам его настроения?! Конечно, ничего приятного в предстоящей ночевке среди кучи чужих людей Фурман тоже не видел. Но чтобы вот так резко срываться с места… В конце концов, это просто невежливо – вдруг исчезнуть без всяких объяснений. Ведь ничего плохого эти люди нам не сделали. Кроме того, скоро будет ужин, а пускаться в дальний путь на пустой желудок в любом случае неправильно…

Но ни злобные попреки, ни разумные аргументы, ни шутки на Морозова почему-то не действовали. Он даже не смотрел на Фурмана – просто ждал, когда тот наконец примет решение. Его остекленевший взгляд скользил по сторонам с каким-то скорбным, затравленным выражением, и Фурман вдруг ощутил, что Морозов лишь последним, жалким усилием воли сдерживает желание немедленно вырваться отсюда и бежать, бежать – все равно куда. В каком-то смысле он был уже не здесь, и лишь его тело еще болталось на тонкой ниточке… Так это оно, растерянно догадался Фурман, – то самое состояние, в котором Морозов совершал свои знаменитые внезапные побеги! Ведь и с самим Фурманом не раз случалось что-то похожее – когда нескончаемыми волнами накатывает невыносимая тоска, возникает ощущение запертости, духоты, невозможности дышать и охватывает неудержимое желание бежать куда глаза глядят… Бедный, бедный Саня Морозов… Значит, его уже ничем не остановишь…