Его мать с отцом приехали сюда сразу после Отечественной войны, работали на нефтеперегонном заводе. Тогда здесь жизнь была очень спокойной, а главное относительно сытой – не сравнить с голодной и холодной Россией, которая и тогда по приказу власти «дотировала» южные регионы. Местных «чёрных» всех под корень депортировали в конце войны, и, казалось, тому благоденствию под тёплым южным солнцем не будет конца. Там вскоре у счастливых переселенцев родилась дочь, а потом и сын, будущий генерал и Командующий. Когда лысый правитель реабилитировал местных и те вернулись, он пребывал ещё в раннем «щенячьем» возрасте. Но хорошо помнил, как испугались родители того возвращения – они хоть никогда их и не видели, но были наслышаны и предчувствовали, что эти так же мирно и спокойно как греки, калмыки, крымские татары… на свою землю не вернутся. Местные вернулись, и действительно начался если не ад, то нечто очень его напоминающее. Его, впрочем, не так уж часто били, во всяком случае значительно реже, чем прочих русских мальчишек. Бить и унижать… это «удовольствие» у местных было заложено в их генетическом коде. Против данной генетики оказались бессильны, и сила, и смелость, ибо не выдерживала столкновений со звериной жестокостью и родовой взаимовыручкой местных. Сплочённые с детства на родственном уровне, они всегда помогали друг другу и самых смелых и сильных противников «ломали» в первую очередь, за счёт умело создаваемого численного превосходства, хотя в целом их было тогда, в пятидесятых-шестидесятых и во дворах и в школах отнюдь не большинство. Когда возникали крупные подростковые или молодёжные конфликты они срочно вызывали своих родственников из ближних и дальних аулов и те обязательно приезжали. Били жестоко, почти до смерти, били регулярно, пока не «ломали» окончательно. Так целые поколения русских мальчишек в отдельно взятом регионе вырастали «битыми собаками».
Потом, таким образом «обработанного» русского парня мог встретить моложе его года на три местный и сказать:
- Я твою сестру … в рот буду…
И «обработанный» молча проходил, делая вид, что не слышит, зная, что если он посмеет ударить этого малого, на следующий день его уже подстерегут несколько его старших родственников и будут жестоко бить, а потом унижать. Русских девчонок похабили и обзывали, как хотели, и те боялись жаловаться, боялись, что если за них вступятся братья и отцы… то их искалечат. Боялись жаловаться и взрослые русские женщины, регулярно оскорбляемые местными, как взрослыми, так и детьми… боялись за своих детей и мужей. Обращаться в суд или милицию почти всегда не имело смысла: местные, за редким исключением, никогда не ходящие в передовиках и ударниках «коммунистического труда», умудрялись, тем не менее, быть гораздо богаче традиционно бедных и разрозненных русских, и «купить» органы правопорядка для них не составляло труда.
Так вот, Он не относился к тем, кого местные часто били. Вернее они хорошо побили его только один раз, и он сразу понял, как надо себя вести, чтобы его больше не били по почкам, по печени, по рёбрам, после чего и харкаешь кровью, и в сортир тоже с кровью ходишь. Он почти сразу стал перед ними пресмыкаться. Им это очень нравилось, когда представитель, так называемой, титульной нации готов во всеуслышание признать, что он грязная русская свинья, и мать его блядь, и отец пьяная собака, а сестра почтёт за честь, если её местный джигит «возьмёт» где-нибудь в сортире. Им это импонировало и они его не били. Разве это битьё, когда дают, например, пендаль, а ты при этом с улыбкой и почти с искреннем удовольствием делаешь нечто вроде заячьего прыжка… Ведь это сущая ерунда, главное рёбра и почки целы. Тем более ерунда мыть одному полы в классе, когда тебе в напарники дают кого-то из «будущих джигитов». Да что там пол, однажды, когда их класс послали осенью на уборку кукурузы, Он работал сразу за двоих джигитов и те потом его очень хвалили:
- Молодец… хороший батрак с тебя будет…
Недалеко от его дома находилась секция вольной борьбы. Местные очень любили борьбу. Он тоже ходил в секцию и всегда когда боролся с местным обязательно ложился на лопатки, даже если и мог победить. Он очень нравился местным. Ему не раз говорили, снисходительно похлопывая по плечу:
- Хороший ты парень. Вот бы все такие русские были, мы бы с вами так хорошо жили…
В сложившейся после возвращения местных ситуации, русские стремились уехать из автономии. Он не раз слышал, как мать чуть не плача упрашивала отца уехать из этого ада. Но в Советском Союзе с его системой прописки не благоволили текучке населения, переездам его с место на место. Да и куда ехать, здесь как-никак дом, а обустраиваться на новом месте, нужны средства. Прописка и бедность – вот что держало большинство русских в этом ненавидимом ими городе. Но молодёжь вырастая, и не желая из битых унижаемых щенков на всю жизнь превращаться в унижаемых собак, делала всё возможное, чтобы уехать. Для парней одной из таких возможностей стало поступление в военные училища. Этим объясняется, что очень много русских молодых людей из Северо-Кавказских автономий в период с шестидесятых по восьмидесятые годы поступили именно в военные училища. Они надеялись таким образом больше никогда не возвращаться в этот ад… который был их родиной, где они выросли как те щенки, которых с детства беспощадно били, больно били физически и во сто крат больнее морально.
Читать дальше