Дэвид Николс - Мы

— Но почему… Прости, я забыла, что ты изучаешь?..

— Биохимию, я писал по ней докторскую. Буквально химия жизни. Мне захотелось узнать, как мы работаем. Не только мы — все живые существа.

— Сколько тебе тогда было?

— Одиннадцать-двенадцать.

— А я хотела стать парикмахером, — рассмеялась Конни.

— Ну а моя мама была учителем биологии, отец занимался врачебной практикой, так что все это витало в воздухе.

— Но ты не захотел стать врачом?

— Я думал об этом, но не был уверен в своем врачебном такте, а огромное преимущество биохимии перед медициной, как говаривал мой отец, в том, что никто не просит тебя заглянуть к нему в задницу.

Конни рассмеялась, что доставило мне удовольствие. Шоссе в Клэпхеме поздно ночью не самый живописный маршрут, а после часа ночи даже своего рода опасный, но мне нравилось с ней болтать или говорить самому, поскольку она была, по собственному ее выражению, «чересчур под кайфом» и могла только слушать. Ночь выдалась на редкость холодная, и Конни припала к моей руке — наверное, чтобы согреться, решил я. Туфли на высоком каблуке она сменила на неуклюжие кроссовки и надела чудесное старомодное черное пальто с каким-то пушистым воротником, и я почувствовал себя чрезвычайно гордым, сильным и, как ни странно, неуязвимым, когда мы шли мимо пьяниц и хулиганов, чисто мужских или женских компаний.

— Я тебе не наскучил?

— Ничуть, — ответила она, прикрыв веки. — Рассказывай дальше.

— Родители покупали мне один журнал — «Мир чудес», кажется, так он назывался — других журналов, вроде глупых комиксов, мои родители не допустили бы в доме. Поэтому я читал этот ужасно сухой старомодный журнал, в котором было полно проектов и диаграмм и интересных рецептов: например, что можно сделать с уксусом и содой, как превратить лимон в батарейку…

— Ты можешь это сделать?

— Есть у меня такой дар.

— Да ты гений!

— Благодаря «Миру чудес». Любопытные факты! Ты знала, что у цезия атомный номер пятьдесят пять? И тому подобное. Конечно, в том возрасте ты все впитываешь как губка, поэтому я и запоминал много, но больше всего мне нравились страницы «Жизни великих ученых» в картинках. Там была одна история про Архимеда, которую я мог бы и сейчас тебе нарисовать: Архимед в ванне, проводит связь между объемом и плотностью, Архимед танцует голым по улице. Или про Ньютона и его яблоко, а еще про Марию Кюри… Мне нравилась эта идея о внезапном прекрасном озарении. О зажегшейся лампочке, что в случае с Эдисоном произошло буквально. Один человек испытывает вспышку прозрения, и мир внезапно фундаментально меняется.

Так много я не говорил уже несколько лет. Конни хранила молчание, и у меня появилась надежда, что она заворожена моей фантастически интересной личностью, но когда я взглянул на нее, то увидел, что ее глаза закатились под веки.

— Тебе нехорошо?

— Прости. Я просто унеслась.

— А. Ладно. Может, мне замолчать?

— Нет, мне нравится. Ты опускаешь меня на землю, но в хорошем смысле. Ух ты! У тебя огромные глаза, Дуглас. Прямо на пол-лица.

— Ладно. Итак… рассказывать дальше?

— Да, пожалуйста. Мне нравится слушать твой голос. Все равно что слушать прогноз погоды для моряков.

— Усыпляет.

— Успокаивает. Пойдем дальше. Расскажи еще.

— В общем, все эти истории чаще всего оказывались ерундой или в огромной степени упрощенными. Научный прогресс — утомительный труд и по большей части проистекает из совместной работы многих людей, которые размышляют об одном и том же, постепенно, маленькими шажками продвигаясь вперед, и озарение тут ни при чем. Ньютон действительно видел, как упало яблоко, но о силе притяжения он размышлял задолго до этого. То же самое с Дарвином, который якобы проснулся однажды и подумал: естественный отбор! Перед тем были годы и годы наблюдений, обсуждений, споров. Хорошая наука движется медленно, методично, основываясь на фактах. Как говаривал мой старый учитель: «Только ослы вроде нас с тобой предполагают!» — В этом месте я надеялся, что она, быть может, рассмеется, но она смотрела, раскрыв рот, как шевелятся ее пальцы. — Тем не менее я попался. Для меня эти ученые были героями, и я мог, по крайней мере, приобщиться к этому героизму. Обычно мальчишки мечтают стать футболистами, или поп-звездами, или военными, а я хотел стать ученым, который познает момент озарения. К нему придет совершенно оригинальная идея. И он придумает лекарство, водяной двигатель, заглянет в космос и в будущее.