Дэвид Николс - Мы

— Здесь жарко или это я так разгорячилась?

— Это ты, — сказал я, прикидывая, что лучше: поцеловать ее или успеть на последний поезд метро.

Перспектива поцелуя вырисовывалась как вполне вероятная, но, с другой стороны, было бы не слишком по-джентльменски воспользоваться ситуацией, вызванной химическими реагентами. А дело обстояло именно так, потому что теперь она вся дрожала.

— Не пойми меня неправильно, Дуглас, — улыбаясь, произнесла она, — но не мог бы ты подойти и просто… обнять меня?

В этот самый момент на кухню закатился огненный волосяной шар, подхватил ее на руки и перебросил через плечо:

— Ты что, прячешься от меня, малышка?

— Пожалуйста, Джейк, опусти меня на пол.

— Убежала с доктором Франкенштейном… — Он нес ее на плече, как скатанный ковер. — Идем, потанцуешь со мной. Прямо сейчас!

— Прекрати, прошу! — Она казалась смущенной, расстроенной, лицо ее раскраснелось.

— Джейк, мне кажется, она хочет…

— Эй, смотри сюда, доктор Франкенштейн. Сможешь повторить? — И с легкостью, достойной восхищения, если бы Конни не возражала, он подбросил ее в воздух так, что она стукнулась головой о люстру, а затем ловко поймал. Черное платье Конни задралось, и она попыталась одной рукой поправить его, приклеив на лицо невеселую улыбку.

— Я сказал, опусти. Ее. На пол!

Я сам не поверил, что это мой голос или моя рука, которая теперь размахивала пластмассовой лопаткой с остатками макаронной запеканки. Джейк взглянул на лопатку, потом на меня, расхохотался, поставил Конни на пол и ловким прыжком покинул кухню.

— Придурок! — прозвучал его прощальный выстрел.

— Надеюсь, кто-нибудь уберет твою страховочную сетку! — прокричала Конни, одергивая подол платья. — Законченный ублюдок.

— Ты в порядке?

— Я? Отлично. Спасибо. — (Я проследил за ее взглядом, который остановился на пластмассовой кухонной принадлежности, так и оставшейся у меня в руке.) — Что ты намеревался с этим делать?

— Если бы он не поставил тебя, я собирался заставить его что-то съесть.

Она рассмеялась, повела плечами и потрогала затылок, словно оценивая причиненный ущерб.

— Чувствую себя ужасно, нужно выйти на воздух.

— Я с тобой.

— По правде говоря… — она дотронулась до моей руки, — не просто на воздух, мне нужно домой.

— Метро уже закрылось.

— Ничего, я пройдусь пешком.

— Где ты живешь?

— В Уайтчепел.

— Уайтчепел? Туда шагать восемь, даже десять миль.

— Все в порядке, я дойду. У меня с собой другие туфли. Со мной все будет отлично, просто… — Она скрестила руки на груди. — Мне нужно пройтись, чтобы все это выветрилось, а если я буду одна, то обязательно во что-нибудь врежусь. Или в кого-нибудь.

— Я пойду с тобой, — предложил я.

Прошла секунда.

— Спасибо, — сказала она. — Мне будет приятно.

— Нужно заглянуть в комнату, попрощаться.

— Нет. — Она взяла меня за руку. — Давай уйдем по-французски.

— Как это?

— Это когда уходишь, не сказав «до свидания».

— Впервые слышу.

Уйти по-французски; ни тебе «спасибо, что пригласили», никаких «я чудесно провел время». Просто уходишь невозмутимо и надменно. Интересно, получится ли у меня?

В день отъезда мы проснулись в пять тридцать утра и нежно попрощались с Мистером Джонсом, за которым теперь будут приглядывать наши соседи Стеф и Марк в течение целого месяца, пока будет длиться Большое турне. Нас всегда удивляло, как сильно мы скучаем по Мистеру Джонсу. Даже по собачьим меркам он абсолютный идиот — вечно наталкивается на деревья, падает в канавы, поедает нарциссы. Конни называет это «чувством юмора». Швырнешь Мистеру Джонсу палку, а он, скорее всего, вернется с парой выброшенных трусов. К тому же он мощно газует, устраивая нам настоящие газовые атаки. Но он дурашлеп, верный и ласковый пес, и Конни очень к нему привязана.

— Пока, дружище, мы пришлем тебе открытку, — ворковала она, уткнувшись ему в шею.

— Не думаю, что есть смысл посылать ему открытку, — сказал я. — Он ее сразу слопает.

Конни глубоко вздохнула:

— На самом деле я не собиралась посылать ему открытку.

— Да-да, я догадался.

Мы сознательно делали вид, что не понимаем шутки друг друга, с тех пор как Конни объявила о своем уходе. Ее заявление стало фоном всего, что мы делали, пусть даже и безобидным. Даже прощание с Мистером Джонсом таило вопрос: кому он достанется?

Затем мы разбудили Алби, для которого подъем до восьми утра означал нарушение прав человека, после чего взяли такси до Рединга и втиснулись в поезд до Паддингтона; Алби всю дорогу спал или притворялся, что спит.