Лондон - время московское

Авторы отчетов о беспорядках, которые мне довелось читать, оперировали лишь слегка обновленными викторианскими ярлыками, которые Англия навязала всей своей империи, подразделяя лондонскую фабричную бедноту на пьяниц и многодетных, заслуживающих и не заслуживающих помощи. Теперь, сто лет спустя, участников беспорядков классифицируют подобным же образом, выделяя тунеядцев на пособии, жертв неполных семей и криминальные меньшинства.

Лучше пускай эти юнцы бродят по музею, чем таращатся на зеркальные витрины торговых центров. Те лишь дразнят, предлагая товары, на которые у них нет денег; здесь же отношение куда уважительнее: смотри и узнавай новое.

Я подбираю последние крошки сэндвича с тунцом. Неподалеку Саймон разгребает снег на главной аллее сада.

— Не бросай на землю! — кричит он. Я демонстративно складываю обертку от сэндвича и засовываю в карман. Приблизившись, садовник спрашивает:

— Ты Дэна не видел?

— Сегодня еще нет.

Он сердито машет лопатой.

— Видать, не отошел от вчерашнего. Вечно у него похмелье, и все равно каждый раз удивляется — можно подумать, насморк подхватил!

Вернувшись в музей, я поднимаюсь на галерею, окружающую зал естествознания под самым его сводчатым куполом. Внизу посреди зала стоит молодой парень. Накинутый капюшон придает ему сходство с тюленем, качающимся на зеленоватых волнах посреди сумрачного зала. Спускаюсь вниз и направляюсь к посетителю, обходя витрины с чучелами. Может быть, удастся прочитать надписи на куртке и лучше понять его.

В просторных шкафах из стекла и красного дерева — десятки сцен из жизни животных. Здесь бобры резвятся в плексигласовой воде, там семейство барсуков высыпало из норы на склоне холма из папье-маше. Искусственная трава колышется на невидимом ветру, блестят стеклянные глаза, лоснится мех, траченный молью.

Юноша стоит в самом центре зала, задрав голову и разглядывая моржа.

Наш морж — кумир любопытных и в то же время символ невежества. Шкура, которую прислали в музей охотники, попала в руки людей, ни разу живого моржа не видевших. Они не знали, что лишняя кожа у этих животных висит складками, и набивали чучело, пока оно не стало напоминать до предела надутый аэростат. Я глубоко сочувствую несчастной жертве кураторского усердия и, проходя мимо, всякий раз молюсь, чтобы самому не допустить подобного промаха.

То, что молодой человек в капюшоне увлекся моржом, а не чем-нибудь другим из Коллекции, немного успокаивает. Морж нелеп, морж чудовищен — но его хотя бы невозможно украсть.

Мы стоим и молча смотрим на моржа. Вдруг парень резко отшатывается, едва не сбивая меня с ног.

— Черт! Извини, приятель! — Он придерживает меня двумя руками, в то же время продолжая с ужасом таращиться вверх. — Ты видел? Ты видел?

— Ничего страшного… Что видел?

— Плавник! Ласт! Черт, он им шевельнул! — Парень истерично хихикает, тыкая пальцем в гигантское чучело. — Да чтоб я сдох… Ты цел, приятель?

— Все нормально.

— Нет, ты видел? Видел? Он что, на самом деле двигается?

Изумление и страх на лице посетителя сменяются негодованием. Мне не хочется с ним спорить, чтобы лишний раз не раздражать, поэтому я с улыбкой пожимаю плечами и поспешно ретируюсь.

Карманник? Просто любопытствующий? Зашел погреться? Не исключено, что все вместе — люди с трудом поддаются классификации. Кому по силам проникнуть в истинную сущность жителей большого города? Кто способен посмотреть из окна поезда на огни тысяч домов и разглядеть в их обитателях реальных людей, таких же живых, как он сам? Скорее с ума сойдешь, чем разберешься. Куда легче рассортировать их по категориям, разложить по коробкам и снабдить ярлыками. Вот как я сейчас — ухожу и думаю про себя: “Наркоман, наверное”.

Еще одна странная карточка. По спине бегут мурашки.

ФРЭНСИС АГБОДО

Ткач

1845-1903

Перед глазами невольно встают жутковатые эпизоды из истории моей профессии. Бывали времена, когда и людей коллекционировали, выставляли, препарировали. Неужели и мистер Бастейбл оказался к этому причастен?

Размышляя о той первой карточке, я такой вариант как-то упустил. Слишком английское имя Эмили сбило меня с толку. Так или иначе, эта вторая карточка может относиться к картине или фотографии, но никак не к животному, разве что к черепахе — но черепаха не может быть ткачом.

В самом худшем случае кости из разграбленной могилы, потревоженный прах… но все же, почему имя? В подобных случаях пишут “погребальный инвентарь”, “урна с останками” и так далее. В Брайтонском музее есть книга, переплетенная в человеческую кожу, а в музее Питта Риверса в Оксфорде — засушенные головы. Живой человек за стеклом в бутафорской деревне для развлечения любопытствующих европейцев?