Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя

— На Спиридона медведь в своей берлоге переворачивается на другой бок, — добавила мамка.

И откуда они все это знают, не без зависти подумала Анюта, только взглянут на календарь, а в этом календаре ничего не написано ни про Благовещенье, ни про Спиридона-солнцеворота. Но батя тоже когда-то был маленьким парнишкой, и был у него старенький дедуня, который много знал всяких баек и сказок. И про Спиридона он рассказывал внукам.

— Случился как-то у мужиков недород, — начинал батя, усаживая на коленях Витьку. — Все лето сушь стояла, все сгорело, и стали люди с голоду пухнуть. Решили идти на поклон к Спиридону, так как он ведает урожаем. У каждого святого на земле была своя область, министерство, где он начальствовал, за скотину отвечали одни святые, за хлеб — другие. Фрол и Лавр опекали лошадей, Егорий и Власий — коров и свиней. Так, баб, я ничего не путаю?

Бабка лежала в спальне, за занавеской и чутко вслушивалась, ни одного шороха или вздоха оттуда не доносилось. Но вот скрипнул под ней топчан, она закашлилась:

— А чего ты у меня спрашиваешь, ты ж грамотный, Власию молились за коров, а за свиней Василию.

— За свиней — Василию, — как школьник повторил батя. — Где ж тут всех упомнить, хоть и грамотному. Ну вот, пошли мужики к Спиридону просить хлеба, говорят, так мол и так, дай в долг, а осенью вернем, как соберем ржицу, тогда пшеницу не сеяли, все больше рожь. А он протягивает им на ладони — обыкновенную жабу, большую такую. И она на глазах у всех превратилась в слиток золота. Мужики золото продали, купили хлеба, семян, весной посеялись, осенью убрались и понесли Спиридону долг. Как брали, так и вернули — целый слиток. Он его взял в руки, и слиток снова стал жабой.

Эта быль очень взволновала Анюту, долго ей чудился Спиридон-солнцеворот в облике ее умершего деда Бегунка. Так его прозвали за то, что быстро ходил. И был Спиридон высокий, худой, с бледным, истонченным лицом и грустными глазами. Из сонма святых, шествовавших от января к декабрю длинной чередою, она надолго выделила для себя Спиридона и совсем его не боялась.

А из праздников в детстве больше всех любила Сороки. На Сороки пекли для детей жаворонков — настоящих птушек, с крылышками и глазками из горошин. С жаворонками они бегали по деревни и кричали во все горло:

Все хвалились своими птушками, чьи лучше. У них с Витькой были самые красивые, а у соседа Васьки не пойми-разбери, птушка это или медведь, или просто кусок непропеченного теста. Васьки со злости отобрал и поел их птушек, одна затерялась в сене. В слезах вернулась Анюта домой, но плохое быстро забылось, и тот денек вспоминался счастливым праздником.

Перед самой войной напекли они с бабкой птушек. Анюта старалась, лепила, сделала глаза из клюквы и гороха. Прибежали девчонки:

— Нюрка, пойдем зачирикиваться!

Анюта рванулась было — и одумалась. Все, прошло ее время, не будет она больше бегать с малышней весну закликать, в третий класс уже ходит, взрослая девка. Она вышла во двор и посадила одного жаворонка на забор, скоро его птицы склевали. Так Анюта отпраздновала Сороки. Еще сходила с бабой Ариной в хлев. Бабка обязательно пекла бобочки для коровы и овец, чтобы овцы лучше водились, а корова давала больше молока.

— На, съешь, матушка! — приговаривала бабка, угощая корову.

Что корове были эти бобочки! Она их слизала с ладони, как капли росы с листа. А вечером, после ужина все домашние попробовали жаворонков. В один бабка тайно запекла на счастье копеечку, кому достанется? Как мечтала Анюта об этом счастливом жаворонке, но ей ни разу не достался, хоть плачь.

Среди больших и малых праздников самым главным была Пасха, этому Анюту никто не учил, она и сама знала. Хорошо, когда Пасха выпадала на май, на сухое и зеленое время, потому что этот праздник «не в числа», а «ходовой». И однажды, в такую позднюю Пасху Анюте повезло, ее взяли в церковь куличи святить. В холод и грязь она бы не дошла до Мокрого. Накануне Анюта всю ночь не спала, глядела в окошко и дожидалась рассвета, не верилось ей, что уже сегодня очутится в Мокром. Хоть и говорил батя, что их деревни маленькие, а Мокрое — деревня большая, но ее всегда манила к себе эта чужая деревня, как манит хуторянина село или городок. В Мокром была церковь, клуб, больница, та самая зоринская, и старики любили напоминать: нашу больницу не государство строило, а Зорин. И магазин в Мокром был большой, и народу много, такими представлялись Анюте города.