Хюго Клаус - Избранное - Сборник

— Но ведь вы такой же человек, как все, — недоумевает Анаис.

Само собой разумеется.

— Я был как все, мадам Наис.

Карлик приподнимается на цыпочки.

— Я родился не таким, какой я сейчас. Ведь если б я таким родился, у меня были бы des proportions parfaites [181] Правильные пропорции (франц.). . И тогда я не был бы мужчиной, в то время как мой член достигает двенадцати гродонье в длину, то есть примерно два фута шесть дюймов.

— Правда? — изумляется Анаис.

Карлик скромно кивает.

— Proficiat [182] Поздравляю (лат.). , — говорит Анаис.

Карлик снова кивает.

— Это измерение провел один американский матрос. Два фута и шесть дюймов, зачем бы ему лгать?

— В самом деле, зачем? — соглашается Бруно.

— А почему это запрещается? — допытывается Анаис.

— Ложь не запрещена, мадам Наис, если жизнь человека под угрозой, а у таких, как я, это происходит постоянно.

— Но почему церковь запрещает вам быть сторожем?

— Об этом сказано в Книге Левит [183] К стр. 314 Книга Левит — название третьей книги пятикнижия Моисеева, в которой подробно излагаются законы обрядности. , глава двадцать вторая, параграф двадцатый. Нам не разрешается служить у алтаря.

Анаис опускается на колени перед карликом. Взяв со стола несоленый крекер (12 калорий, 0,5 граммов белка), она засовывает его удивленному Мири в рот, который оказался на одной высоте с ее собственным. Анаис садится на корточки, ей хочется быть еще меньше ростом, чем Мири.

Бруно спрашивает, останется ли господин Мири обедать. Но тот не может, ему нужно еще покрасить фронтон церкви к началу фирташа, хотя бы его нижнюю часть, на которую целый год мочатся деревенские жители, их козы, ослы и собаки. Коленопреклоненная Анаис объявляет, что хочет ему помочь: она может очень точно проводить прямые линии кистью, у нее вообще здорово получается все, что требует точности. Кротко жуя, Мири обещает согласовать это с отцом Бимом.

У Бруно все время болит голова. Ему кажется, что это оттого, что цыганская краска повредила кожу на его черепе, сам череп и то, что под ним, внутри.

— Дурашка, — говорит Анаис, — просто это потому, что ты слишком далек от природы, привык к выхлопным газам и не переносишь кислорода.

В черном одеянии, повязав на голову голубой тюрбан, она покидает жилище. Бруно сползает с софы, словно старый, выживший из ума узник со своих нар. Он изо всех сил трет и скребет свой череп, вооружившись куском мыла, похожим на сыр, и поливает его горячей водой, почти кипятком, затем вытирает кухонным полотенцем — волосы заблестели и стали, если это только возможно, еще голубее. Бруно выливает на голову диет-колу, которая пенится и шипит, как десяток местных аборигенов.

Выкурив несколько сигарет, Бруно отдирает на стене в спальне кусок обоев, пишет на нем фломастером: «Моя месть будет сладкой» — и прикалывает записку над кроватью. Потом надвигает свою (свою ли?) кепку до самых бровей и выходит на улицу. Безобразный рыжий кот сопровождает его на единственную в деревне террасу. Она пуста. Трактирщик заговаривает с ним. Похоже, язык его меняется день ото дня. Никогда прежде не слыхал Бруно таких звуков, какие издает этот человек. Он бессмысленно повторяет их за ним, и тогда трактирщик приносит кисло-сладкое пиво почти без пены. Деревня спит. Бруно задается вопросом, когда и как все в его жизни пошло наперекосяк (о если бы он знал причину!), а может быть, так было предопределено судьбой, чтобы в один прекрасный день он проснулся с голубыми волосами, а потом слушал зловещее бормотание и шипение, долетавшие из-за занавески бара. У него нестерпимо печет голову. Кажется, он вот-вот из твердого состояния перейдет в жидкое, а затем обратится в газ.

Без четверти час, если судить по церковным часам, раздается прерывистый треск — какая-то женщина с грубым лицом, наполовину скрытым черной круглой шляпой, проезжает верхом на осле, у которого между ушей покачивается винно-красный помпон. Она медленно описывает в воздухе круги трещоткой (как торговцы мидиями, разъезжавшие в прежние времена на тележках по Антверпену). Поравнявшись с террасой, женщина замечает Бруно, несколько секунд испуганно и удивленно глядит на него, не закрывая лица, как не могла бы смотреть ни одна из местных женщин.

Но тут же она с громким горловым звуком запахивает платок, скрывая нижнюю часть лица, словно у нее повреждена челюсть. Опустив глаза, она пришпоривает осла голой пяткой, но он и не думает ускорить шаг. У этой наездницы широкие плечи и узкие бедра, и весит она вдвое меньше местных женщин.