Хюго Клаус - Избранное - Сборник

Женщины время от времени дружно кивают, словно он повествует им о чем-то мятежном или грустном.

— Он поет о том, что он петух, — поясняет Гиги, крепко взяв Бруно за локоть. — Этот петух жалуется на то, что женщины сводят его с ума, а самим и горя мало.

Уличный певец подпрыгивает и все быстрее звенит своими погремушками.

— Петух вопрошает, для чего ему жить в этом пустом, мрачном мире, если нет здесь у него ни единого друга, ни одного друга-петуха. Это про меня, друг мой.

Пока он говорил все это, а Бруно не отводил свой локоть, стоявшие поблизости женщины отошли от них подальше — в более широкий круг. Как и мужчины на террасе, они не оборачиваются ни на Гиги, ни на Бруно, но их плечи, их шеи, даже их сложенные вместе руки выражают то ли презрение, то ли ненависть и страх.

— Прощайте, — говорит Гиги еле слышно. — Стоит нам только взглянуть в глаза друг другу, как весь мир клокочет от ненависти, а я не могу причинить вам такого зла.

Анаис складывает в стопку свое белье, собирает платья и туфли.

— Похоже, что бы я ни делала, все тебя раздражает, — говорит она с тяжелым вздохом. — Хоть бы ты сказал, в чем я провинилась. Стараюсь, изо всех сил угождаю тебе, как могу, в конце концов мы оба в отпуске, и ты, и я. Я же не виновата, что прекрасно себя здесь чувствую.

— А я думал, что на тебя бросаются собаки.

— Да что с тобой? — кричит она.

Бруно отворачивается, вытаскивает из-под шкафа ее лодочки и аккуратно ставит их рядом со стопкой белья.

— Всего три раза здесь переночуем, — ворчит она. — А потом можешь убираться в свой Антверпен. Ну что, полегчало тебе?

— Полегчало, — говорит он и сам стыдится своей лжи, потому что впервые у него мелькнула мысль, что, возможно, она одна уедет в аэропорт и будет стоять там, растерянная, встревоженная, беспомощно озираясь, словно пытаясь понять, куда он подевался, с его голубой шевелюрой.

Он гладит ее по плечу и говорит:

— Ни о чем не тревожься.

В этих его словах — искренняя боль.

На следующий день, пока у них еще остается время до отъезда, Анаис в обществе карлика осматривает мастодонта ледникового периода, окаменелости, минералы и триста видов каких-то растений и кустарников. А тем временем взволнованный Бруно шагает по деревне. На лавовых склонах висит густой туман. Впервые ему захотелось подняться в горы. Успеет ли он до отъезда? Или, возможно, он когда-нибудь сюда еще вернется, к примеру, без Анаис? В этих голых скалах таится какая-то угроза, словно вот-вот разверзнется земля и вместе с холодным туманом и облаками навеки поглотит тебя. Но кто сказал, что такая судьба страшнее хихикающего мирка улицы Кейзерлей, с ее кондитерскими, газетами, телевизором, браком, ребенком, со службой в конторе и пенсией?

Бруно размышляет о том, что ему надо бы купить более подходящую обувь, например сандалии на веревочной подошве и горные ботинки, чтобы не набивать мозолей, иначе обзаведешься копытами, как все здешние мужчины. Но купить для него такие может только Анаис, сам-то он не ходит по магазинам. Его колотит нервная дрожь. Он смотрит на горы из песчаника — окаменевшие деревья. Этот горный массив величественнее, чем море, над ним простерлась стеклянная бездна.

«Позже, — размышляет он, — не сейчас, попозже, может быть, очень скоро».

Он находит Гиги на кладбище — это неровный ряд холмиков из гравия с торчащими в разных местах столбами, размытыми дождями, на некоторых можно еще обнаружить остатки стершейся клинописи. Сразу за кладбищем пролегает овраг, от него веет умиротворяющим спокойствием.

Гиги лежит под одним из столбов без надписи, высоко подняв колени и прижав кулаки к глазам. Осы кружат над его спутанными космами, крупные пыльные муравьи цепочкой тянутся по его щеке. Длинные стройные ноги покрыты гноящимися язвами и волдырями.

Он проснулся с обычной для здешних аборигенов улыбкой, но тут же лицо его исказилось от боли. Увидев Бруно, он сделал попытку подняться. Верхняя губа у него была заклеена пластырем, в уголках рта запеклась кровь. Он вытащил из-под себя сплющенную кепку и надел ее.

На башне над часами восседает семерка сонных петухов. Семь раз дух святой.

— Я не могу поцеловать вас, — говорит Гиги, — губа заклеена. А если я сорву пластырь, моя рана еще долго не заживет.

— Кто тебя избил? — хрипло спрашивает Бруно.

— Люди.

— Что за люди?

— Они получили приказ от моего отца, это отец Бим, все местные слушаются его, как слепец свою собаку.