Хюго Клаус - Избранное - Сборник

Альберт без всякого стеснения жмет руку Ио, потом сжимает ладонь Клода, влажную, широкую и чистую.

— Кто знает, в чем разница между святым Николаем [143] Святой Николай (Синт-Никлаас, Санта-Клаус) — сказочный герой, соответствующий русскому Деду Морозу; обычно он появляется под Новый год в сопровождении своих служек — чернокожих Питов. и Лумумбой? — Антуан стоит перед ними, широко расставив ноги, и держит свой стакан на уровне правого соска, темно-красного, покрытого волосиками, который приклеился к нейлоновой рубашке.

— Нет, Антуан, только не это, — говорит Лотта.

— Расскажи, Антуан, — настаивает Жанна.

— Разницы нет никакой. У них у обоих, у обоих, вы понимаете?..

Пауза. Транзистор сообщает биржевые новости, уровень воды, Альберт не успевает все уловить, ясно одно, что это не выигрышные номера Колониальной лотереи.

— У обоих черный Пит. — Всеобщее ржание, хихиканье, ухмылки. Дамы обнимаются, мужчины хлопают себя по ляжкам; Ио хохочет громче всех под бдительным оком семейства.

Скверно все это. Альберт знает себя и свои симптомы, он уже готовится к безмерной кручине, которая скоро охватит его, он пьет за них, за свое семейство, желает всем Хейленам крепкого здоровья, он пока еще с ними, о, не подумайте, что он уже отсутствует или не радуется вместе со всеми.

— Клод, иди сюда, — говорит Альберт, — посиди немножко со мной.

Лотта кивает в ответ на слова мужа, хотя и не может уследить, о чем он рассуждает. Она пьет и приговаривает:

— Чтобы рот прополоскать. — Ее только что вырвало в рододендронах, и сейчас она вся внутри кислая, как зеленое яблоко. Нельзя было мешать разное вино, заметил Ио, то, что рождено хлебным злаком, нельзя мешать с тем, что рождено виноградной гроздью, а когда она ринулась в сад, он помог ей быстро повязать фартук, потому что соседка…

Она жалеет, что не надела сегодня утром свой гигиенический пояс с синтетическими кружевами, это из-за Антуана, вечно он спешит, вечно хочет прибыть вовремя, хотя другие так прямо…

Другие чужим никогда не помогают. Антуан же всегда тут как тут. И он никогда не исправится, ведь ему уже сорок шесть.

От этого свежего загородного воздуха она совсем опьянела. Ну, и вино, конечно, сделало свое дело тоже. И все-таки больше виноват воздух, этот запах навозных куч, леса, домашнего скота и прочего. Если бы я почаще выезжала за город на свежий воздух и если бы каждый раз он творил со мной то, что сегодня, да-а, я бы в конце концов просто перестала себя уважать. И что тогда? К счастью, Антуан пока ничего не заметил. Другое дело Жанна, она-то меня насквозь видит. Лотта никак не возьмет в толк, что Антуан хочет сказать этими играми, он все объясняет на каких-то странных примерах. «Когда начнется игра, я разберусь что к чему», — говорит Лотта.

(Фермеры, что сидят взаперти всю холодную зиму в своих кухнях, где пахнет пахтой и пойлом для скотины, фермеры, старые и молодые, живущие среди засаженных репой полей с белыми пятнами наледи, видят, как она гуляет по припудренным снегом пастбищам, и фермеры, что возвращаются из церкви — с лиловыми щеками, в накрахмаленных рубахах и черных, будто лакированных, костюмах, — видят, как она вышагивает, добрая телом — как раз то, что им нравится в женщине, — на высоких каблуках, в узкой юбке, плотно облегающей темно-синий корсет из эластичного вирена, словно приклеенного к ее каучуковой коже, и в их мужичьих башках крутятся ее светло-сиреневые чулки без шва, из ноздрей у них валит пар, а гульфики из черной фланели чуть не лопаются от натуги, они перелаиваются друг с другом.)

Антуан в этих делах ничего не смыслит, его огонь давно потух, это у него фамильное. По словам Бергаатье, Альберт тоже не ахти какой герой, а взять Клода… Нет, лучше не брать.

Лотта не любит думать о Клоде. Он человек другого сорта. Никак она к нему не привыкнет, рядом с ним всегда чувствует себя неуверенно, он внушает ей страх и отвращение. Лотта берет еще одно пирожное со взбитыми сливками. Тесто слишком тяжелое, будет давить на желудок. Заметит ли кто-нибудь, если снять сейчас фартук, в котором она выходила в сад?

Натали с Ио покажут, как играть, — они-то знают эту игру, не раз в нее играли. Из приемной слышно шуршание и громкий голос Натали, которая что-то доказывает.

(Двенадцать фермеров сидят в церкви. Они дружно наклоняют головы, но глаза их под зубными щетками бровей, под красными глыбами лбов устремлены к ней, их многоголосый зов обращен к ее коже, к ее шкуре, к ее меху. Под серебряными цепочками карманных часов, под молитвенниками на дрожащих коленях, обтянутых блестящим черным лаком, поднимаются огромные тюбики зубной пасты, все выше, аллилуйя! — поют они, разгоняя окутавший ее ладан, она перед ними как на ладони — извивается, принимая на себя со всех сторон мужскую картечь.)