— Но позвольте, — говорит Жанна, и снова вся комната замирает, подчиняясь звучанию ее низкого голоса, полного намеков и тайных желаний. — Дамы не носят пиджаков.
— Значит, они не могут снять их, — обрадованно заключает Лотта.
— Они могут снять кое-что другое, — подхватывает Тилли, расстегивает блузку и швыряет ее прямо на пейзаж с оливами, и блузка повисает на раме.
— Все! — кричит Антуан в своей влажной, сморщившейся тысячью складок рубашке.
— Туани, как ты можешь! — стенает Лотта.
— Все, — вторит семейство и вдруг умолкает. Каждый хотел бы сейчас дать понять, что это просто шутка, тест, попытка проверить, на что способен другой; ведь наши слова обычно смелее наших мыслей.
— Нет, мы здесь не на Гавайях, — спокойно говорит Ио.
— Но ведь они могут снять свои платья и все же остаться приличными, не так ли, Ио?
— Пожалуй, Натали, — говорит Ио.
Клод угрюмо сопит, он тут случайный посетитель, свидетель. Альберт больше не желает замечать его встревоженную и сердитую физиономию и хватает Тилли за полное бедро.
— О-ля-ля, — говорит Тилли, она разевает рот и показывает красный язык. Она выдерживала огонь и погорячее этого, Альберт вспоминает пикантные вечеринки у нее дома, когда Тилли нечем было оплачивать в конце месяца свои счета и она приглашала в гости хозяина радиомагазина и мясника со своей улицы. Сейчас она кажется более молодой и гибкой в своей нижней юбке; как равноправный член семьи, она падает на диван рядом с белой массой по имени Натали. У Жанны под твидовым костюмом оказался черный кружевной бюстгальтер и черные трусики, Лотта выглядит намного дородней, чем на первый взгляд, все члены семейства Хейлен исподтишка разглядывают друг друга.
— Так-то лучше, — говорит Натали.
— Мы же свои люди.
— Ну и дела, братец, — подмигивает Антуан.
— Да, братец, — откликается Альберт. Вот так они и посиживают. Только Клод здесь лишний. Он все портит. Стоит, прислонившись к дверному косяку, не отрывая глумливого светлого взгляда от Жанны. Та спрашивает:
— Этого ты никак не ожидал, а? — (От меня, твоей тети Жанны.)
— Нет, — отвечает молокосос, не шелохнувшись.
— Антуан, откуда тебе известно про кафе «Гавайи»? — спрашивает Лотта.
— А кто его не знает? — говорит Альберт, выручая брата, только что промолвившего «братец» благодарным, дрогнувшим голосом. Но тут у Тилли с шумом вылетает пробка из бутылки, и все пьют шампанское и ищут естественную манеру поведения, которая должна была бы показать, что они вот так непринужденно, так уютно сидят вместе каждый вечер.
Альберт, который терпеть не может шампанского, выпивает свой бокал через силу.
— А где Лютье? — спрашивает он.
— О-о! — Натали смеется над его наивностью.
— Отпустили домой, — говорит Клод. — А что же еще оставалось?
— А не поиграть ли нам в прятки? — предлагает Антуан.
— Только не в саду, — говорит Натали. — Соседи целыми днями следят за нашим домом. Особенно сегодня, когда у нас в гостях столько людей.
— И хороших людей, — Клод произносит это с такой горечью, что Альберт вскидывает на него глаза.
— Что верно, то верно, — кивает Лотта, она сидит, скрестив на груди руки, чтобы повыше поднять свой бюст.
О женщины! Альберт наливает себе полный стакан коньяку, выпивает его и спрашивает:
— Кто знает такую игру — «Петушок, выходи»? — (Петушок в таких делах, которые выходят за рамки приличия, но по-другому, это не то что мои вульгарные попойки.)
— Лучше поиграем в стрип-покер, — предлагает юнец.
— А что это такое? — спрашивает Ио.
— Играют в покер. Тот, кто проиграл, снимает с себя какую-то часть одежды.
— И так до конца, — говорит Жанна.
— Я не умею играть в карты, — говорит Ио, и это звучит как неодобрение, ведь он хозяин дома, хотя и замаскированный попугаями и подсолнухами. Пробка от шампанского снова летит в потолок и отскакивает прямо в затылок Антуану.
— Боже милостивый, черт побери! — восклицает он. — То есть я хотел сказать: бывает же такое!
Альберт пьет. Хоть и не очень давно это было, но все же, что ни говори, а с тех пор уже годы прошли, это было первое в его жизни шампанское, довольно дорогое, но как было не отметить рождение Клода? Господин декан поднял бокал с пенящимся напитком и произнес тост в честь женщины, которая со славой и нежностью стала краеугольным камнем домашнего очага, — я работал тогда кладовщиком, а Таатье, наша слава и нежность, целыми днями сидела дома и шила на заказ, мы тогда получили свою долю счастья, на горизонте еще не было видно ни облачка.
Читать дальше