Эля Каган - Свежее сено

И да не подумает никто, что это только красивые слова, — это сущая правда. Таких девушек, как в Бибичке, дай бог каждому. Вы не знаете этих девушек.

Белыми крылышками трепетали их снежно-белые платочки, а у некоторых из них точно так же трепетали и сердечки, пока поезд не скрылся, оставив после себя, как говорится, только дым…

И девушки другой дорогой вернулись в местечко…

Ему, Айзику Карпу, в минуты уныния казалось, что вечно девушки Бибички будут прогуливаться в переулках…

И он тоже вначале тосковал.

Но вот на поезд надвинулась Волга…

О эта Волга! Она раскрывалась перед его глазами, как огромное наглядное пособие по диалектике — волны беспрерывными письменами складывались для него в один незыблемый закон: все течет, все меняется…

Его восхищали огни уральских городов на горах. Ночами эти огненные города будто не на горах стоят, а врублены в горы, и горы тогда подобны высоким небоскребам со множеством светящихся окон. Так кажется в жаркие летние ночи, когда голова светла, а глаза опьянены.

Миновали одну часть света, въехали в другую, а дорога впереди еще далекая, как Млечный Путь на небе. Едешь, едешь, и конца-края нет твоей родине.

Домны, поджигающие небо, коксовые печи, извергающие огненные столбы, блюминг, перелистывающий горы железа, металлические переплеты эстакад, которые будто созданы великолепия ради, как некое индустриальное украшение, — о, если бы Айзик мог назвать все части этих сооружений, как умеет он назвать каждый вылупившийся из земли грибок в лесу при местечке Бибичке.

Но мы ни в коем случае не сравним его с выброшенной на берег рыбой, о нет!

И Айзик Карп строит пока бараки. Но взгляните, как этот человек смотрит на все широко раскрытыми глазами, глазами, которые сами светят в темноте.

И людей он, как у себя в местечке, понимает с первого взгляда.

Он знает, что, если начальник строительства ходит пешком, значит, все в порядке, а носится начальник на автомобиле — непременно где-то прорыв.

А главное — и его, Айзика, хорошо понимают. У него такой спокойный, доверчивый вид, такое лицо с ясными, словно в голубом спирту вымытыми глазами, что, встречаясь с ним, люди улыбаются, как после отдыха. А ведь весь город усиленно трудится.

Так же вот и секретарь комсомольской ячейки Нина Герасимова улыбнулась ему однажды. Она проходила мимо и не могла не улыбнуться.

— Есть уже у тебя тут друзья? — спросила она.

— Пока нет, — ответил он.

— Нехорошо человеку в одиночестве быть! — библейским тоном сказала эта совсем не библейская девушка. — Заходи ко мне, — просто закончила она, носовым платочком стирая с лица улыбку.

С наступлением лета Айзик Карп вооружился пневматическим сверлом и пошел отбивать руду. Потом научился водить экскаватор. И где бы он ни работал, его всюду премировали, его всюду отмечали. Одну за другой глотал он книги по металлургии.

Зимняя ночь. Небо будто слилось с землей. Метель. Вьюга. То и дело кто-то стучится в окно. Выглянешь — нет никого, только ветер бушует.

Айзик Карп сидит на диване против зеркала. В зеркале видит он самого себя. Скучно одному, когда на улице вьюга воет.

Когда миллионы яростно крутящихся белых пушинок заполняют все пространство между небом и землей, — невесело тогда оставаться с глазу на глаз со спокойным, безучастным зеркалом. И Айзик отворачивается. Он сидит и думает. Но и думать нелегко, когда на улице метель. Мысли путаются.

Стук в окно. Кто-то стучится. Но нет, это метель. Часы отбивают восемь ударов.

Никто не стучится… Да и кто к нему постучится?.. Айзик спохватывается, что у него тут нет, собственно, ни одного близкого друга. Не потому, что здешние люди чужды ему, а потому, что он все бежал и бежал наперегонки со временем, и ему некогда было знакомиться, и ему некогда было дружить.

И Айзик вспоминает девушек в местечке Бибичке, и он спохватывается, что он о них забыл… И ему вспоминаются улыбки, мимо которых он прошел, и ему вспоминаются взгляды, на которые он не ответил.

А на улице вьюга воет. И почему эти мелкие снежинки выстукивают в черное окно такую мелодию одиночества? И почему они вызывают такое беспокойство?

Айзик стосковался по другу.

И, стосковавшись, он вспомнил о Нине Герасимовой, которая однажды, летним днем, улыбнулась ему перед закатом солнца. Ни с того ни с сего вспомнил.

Да, она улыбнулась ему как раз перед заходом солнца.

И Айзик уже одет, и книжка у него уже под мышкой. При чем тут книжка? — Так, по привычке.