Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— Но послушай…

Он начал рвать письмо на мелкие квадратики — складки все глубже прорезали его бледный лоб, а пальцы рвали и рвали. Я сидел и смотрел. Он швырнул клочки через плечо на пол. Конфетти. Солдаты за другим столом глядели на него с полным равнодушием. Внезапно он улыбнулся и протянул мне руку-губительницу.

— Почему ты меня не ударил?

— Не знаю.

У него было такое выражение, словно он намеревался мне это объяснить, но тут же он передумал, взял чашку и большими глотками выпил ее. Потом встал.

— Поторапливайтесь, — сказал он через плечо солдатам, выходя за дверь.

Я слушал, как его сапоги стучат вверх по каменным ступенькам. Они выбивали искры в моей голове. Стол, за которым мы ели, пили, писали и горбились в ожидании, был светлый и весь в бороздках, оставленных временем и щетками череды хозяек, гордых порядком в доме. Царапины и узоры древесины украшали стол, точно творение художника. Наши кружки и стаканы оставили на нем бурые и серые кольца, а один угол темнел созвездиями пятен, выжженных окурками. Какой-то идиот глубоко вырезал в крышке свои инициалы «К. Д.» с росчерком, а снизу провел три широкие бороздки. Кто-то посадил кляксу и размазал синее пятно в подобие ползущего насекомого. Времени оставалось мало. Шаги Беннета у меня над головой звучали как понукание. Я вытащил из кармана лист бумаги, ручку и начал писать матери. Я подробно описал стол, за которым сидел. В ту минуту это представлялось мне необыкновенно важным.

Примерно в девять сорок пять повалил снег. Идти было очень трудно. До окопов второй линии мы добрались, когда уже совсем стемнело. Солдаты вымотались и изголодались. Твердая снежная бахромка налипла на их волосы, воротники, полы шинелей… Тем, кого мы сменяли, не терпелось уйти, и обстановку они сообщили крайне коротко. Им пришлось плохо. Трое убитых, семеро раненых. Им хотелось только одного: поскорее убраться отсюда, очутиться в относительной безопасности на ферме. Они злились, что мы хотя бы минуту заставляем их ждать дольше, чем требовалось.

Мне не повезло: меня отправили в окопы первой линии. Мы вышли, даже не выпив чаю. Они оказались черт знает в каком виде. Им явно пришлось выдержать тяжелый обстрел. На то, чтобы привести в порядок бруствер и расчистить ходы сообщения, требовалось не меньше двух дней напряженной работы. По ту сторону колючей проволоки пронзительно стонал раненый. Стоны усиливались, затихали, переходили в невнятное бормотание, а время от времени вдруг возникала тишина. Но мы все время помнили об этих стонах и ждали, когда они снова раздадутся. Солдат они мучили не меньше, чем меня. Их лица темнели от ненависти.

Я кончил обход и собрался лечь, чтобы, может быть, уснуть часа на два, но тут на пороге возник Джерри. Он протянул мне кружку с чаем, которую принес. Его рука дрожала.

— Что случилось?

— Наверное, я старею.

— Садись.

Я указал на кучу соломы.

— А можно?

— Черт тебя подери, Джерри. Садись.

Мы сели рядом. Между нами тихо поднимался пар из кружки.

— С ногами плохо?

— Могло быть хуже.

— От этих завываний с ума сойти можно.

— Извини, Джерри, что утром так получилось. Мне следовало бы вступиться. Я знаю, что следовало бы.

— Было бы два дурня вместо одного. И очень хорошо, что ты прикусил язык.

— Выпить хочешь?

— Не откажусь.

Я встал и открыл свой ранец. Ром был завернут в старый зеленый свитер. Я поставил фляжку на пол, а свитер кинул Джерри.

— Это что, мне?

— Зачем зря мерзнуть? Плесни мне в чай, а сам пей прямо из фляжки.

— Я хотел взять его на мушку. Да только темно.

Он отвинтил крышечку и налил в чай щедрую порцию. Чай, конечно, станет холоднее, но что за важность.

— Но не смог.

— Может, это и к лучшему.

Он засмеялся и сделал большой глоток из фляжки.

— Ни один из них не вернулся.

Мы оба долго молчали.

— Сплошная пакость, — сказал он.

— Скоро кончится. Говорят, что скоро. Большое наступление, и тогда…

— А ты помнишь что-нибудь? Трава, которую не истоптали? Спокойные лица? Тишина?

— Лебеди.

— Да. Черт, отличное питво. Я совсем зашелся от холода. Вот бы сейчас разжечь побольше торфу, снять сапоги и протянуть ноги к огню.

— Мы даже не понимали, до чего нам было хорошо.

— Эх, кошки-мышки…

— Пей еще.

Он кивнул и выпил.

— Где твой Беннет?

— Наверное, старик его гоняет.

— Сукин сын! Когда война кончится, помяни мое слово, у меня найдется пуля-другая для таких, как он. Они у нас попрыгают.