Арман Лану - Свидание в Брюгге

— Счастливого рождества, доктор.

— Вы опять принялись за свое, генерал?

— О да, доктор. Опять. Мне пришлось сразиться с целой колонной. Я не мог поступить иначе, раз она объявилась здесь.

Жюльетта во все глаза глядела на озорно улыбающегося весельчака.

— Ну будет, будет, вы же знаете, что тут никого нет!

— Конечно, доктор, знаю. Так же хорошо, как то, что я не генерал.

И он добродушно рассмеялся.

Робера восхищала необычайная гибкость Эгпарса. Главврач знал наизусть четыреста ролей, по числу больных: каждому другому больному он являлся в другом облике и брал с ним другой тон. Он не забывал поздравить больного с рождеством и никогда не забывал имени своего пациента! Прекрасный пример! Робер думал о том, что у холостяка Эгпарса нет другой жизни и другой заботы, кроме его больных, чьи страдания он пытается облегчить; что он сам следит за течением болезни, стараясь не упустить ни одного штришка, чтобы глубже вникнуть в психический склад пациента и лучше понять его, и что никакой выгоды Эгпарс не имеет, потому что получает он за свою опеку лишь скромное жалованье. Может быть, пожертвовавший личным счастьем, бескорыстно протянувший руку своим больным братьям и без остатка отдавший себя им Эгпарс — новый тип святого. Ведь любой специалист, сидящий за столом в собственном кабинете, получает, если рассматривать материальную сторону вопроса, в пять раз больше, чем он!

— Я знаю, что ее здесь нет, но я не могу ослушаться.

«Генерал», улыбаясь во весь рот, выпятил грудь.

— Конго. Со мной такое тоже случалось. Когда ходил в госпиталь на перевязки, в Леопольдвилле. Она появлялась всегда именно между одиннадцатью и двенадцатью часами дня. Должен признаться, прошу меня простить, медам, должен признаться, что причиной всему была черная докторша. Она-то мне и приказывала. Меня ждала прекрасная карьера. Меня собирались сделать помощником командира, а мне еще и сорока не было!

Его распирало от гордости. Глаза блестели. Выражение лица было счастливое, почти блаженное. «Генералу» вроде бы тоже ни до кого не было дела, как и голому вертуну. Он продолжал чуть тише:

— Черная докторша все еще командует, оттуда. Женщины все время теребят меня.

Он стрельнул глазами в сторону Лидии и Жюльетты.

— И среди них, конечно, Ядвига Фейер? — осведомился Оливье.

— А, эта-то, безусловно. Если б вы только знали, что она от меня требует. Сейчас она молчит и ведет себя спокойно.

— Но, в общем, вы все время получаете какие-нибудь приказы?

— Так точно, господин капитан.

— А откуда голоса раздаются?

«Генерал» наморщил лоб.

— Рядом совсем.

— Где, здесь?

— Да, на расстоянии шага от меня. Справа.

— Здесь?

— Нет, ниже чуть-чуть.

— Это кто-то, кто ниже вас?

— Ну да, доктор, само собой, это же женщины. Иногда их много. Тогда бывает хуже.

— Они говорят между собой?

— Да.

— О вас?

— Ну да.

— А что они говорят?

— Что у меня много сил, ну, в общем…

— Понимаю, понимаю.

Хотя Эгпарсу, как врачу, не хотелось прерывать излияния больного, но из чувства приличия ему все-таки пришлось это сделать.

— И нет ничего, что бы защитило вас от них?

— Нет, как же. Я все время слышу, как они спорят. У них самих нет полного согласия между собой. Все было бы очень просто.

— А вы слышите их голоса в себе или где-нибудь рядом?

— Именно во мне. У меня в животе. Иногда, когда я говорю какие-нибудь глупости, то это вовсе не я, а они говорят.

Санитар, стоявший ближе, хихикнул. Эгпарса передернуло. Он уже давно отказался от мысли перевоспитать младший медперсонал, поскольку у тех заранее сложилось определенное отношение к больным: одних они считали просто шутами гороховыми, других — ловкими симулянтами, своего рода актерами, а в общем всех вместе идиотами. «Придурки», так они говорили, и находили свое определение вполне исчерпывающим. Но если вспомнить, как они оказались здесь, если принять во внимание круг их обязанностей, различные тяготы, выпавшие на долю санитара, учесть неприятную сторону его труда, то, пожалуй, можно было и понять и принять их точку зрения. Лечебница для душевнобольных, как всякое дело рук человеческих, вобрала в себя мироощущения многих людей: больных, врачей, чиновников, сестер, санитаров, посетителей. Слоеный пирог.

«Генерал», у которого благодаря вопросам врача вспыхнул острый интерес к собственной персоне, стоял все так же, по стойке «смирно», не шевелясь, — весь внимание, выпятив живот и вперив в Эгпарса острый и насмешливый взгляд. Бугристый лоб, густые брови, под глазами, обведенными синевой, — мешки, вздрагивающие ноздри, воинственно торчащие усы, большие оттопыренные уши, вислый подбородок, безвольный рот с надутыми и выпяченными, как у ребенка, губами, слегка приоткрыт, — «генерал» вслушивался в себя.