Олег Радзинский - Суринам

— Никто не может жить в мире ваших абстракций ни о чём. — Илья начинал злиться. Он был голоден, и печенье не помогало. — Мы живём и страдаем в этом, материальном, мире и живём по его условиям. Никакое абстрактное рассуждение не поможет отцу этого ребёнка примириться с его смертью. Вам легко рассуждать: у вас нет детей.

Кассовский не отвечал. Он поставил тарелку с печеньем на низкий столик рядом и откинулся назад. Столик был тоже плетёный, но из другого, более светлого ратана.

— Вы правы, — сказал Кассовский. — Мне легко рассуждать. Моя маленькая дочь погибла давно, и я пережил свою муку и злость на мир. Мне уже не больно. Но не потому, что моя боль утонула во времени. Мне не больно потому, что её смерть дала мне смысл и путь.

За окном кричали ночные птицы. Стемнело, и не было видно воду. Илья не знал, что сказать. Он решил извиниться.

— Не стоит, — ответил Кассовский. — Это давняя история. — Он помолчал. — Впрочем, вам всё равно нужно её знать.

Он не объяснил почему, и Илья не стал спрашивать. Кассовский смотрел в тёмное окно на реку и видел там своё прошлое.

— Когда я поселился в Парамарибо почти сорок лет назад, Суринам был другой страной. Маленькая колония, принадлежащая маленькой метрополии, которая к тому времени потеряла все свои большие колонии. Голландцы не могли оправиться от потери Индонезии и поэтому всячески обхаживали суринамцев. Жизнь была лёгкой, свободной и беззаботной, по крайней мере для белых. Никто не говорил по-английски, и это заставило меня быстро выучить голландский.

В Парамарибо тогда жило много евреев; они жили в стране веками, и большинство из них смешались со старыми креольскими семьями.

Меня быстро заметили: все знали всех, и слух о молодом белом еврее из Нью-Йорка облетел город мгновенно. Меня стали всюду приглашать и скоро предложили работу.

Я снял маленький, плохо покрашенный дом на Стоелманстраат, недалеко от кладбища Свалмберг. Там было тихо и, казалось, никого никогда не хоронили. Казалось, в городе никто никогда не умирал.

По воскресеньям я любил гулять по кладбищу и читать надписи на могилах. Я придумывал умершим новые жизни и проживал эти жизни вместе с ними. Мёртвые были моей семьёй, моими любовницами, моими врагами.

Я не искал общества живых и лишь изредка ходил в маленький публичный дом на углу Буренстраат. Его держала китаянка из Джакарты с двумя дочерьми. Дочери были от разных отцов и мало похожи друг на друга. Их мать, Йинг, была красивее своих дочерей и готовила вкусные китайские супы.

Иногда я приходил к ней вечерами после работы, и она кормила меня на маленькой кухне.

Она учила меня есть палочками и смеялась по-китайски, когда я всё ронял. Мы подолгу сидели у неё на кухне и слушали звуки платной любви её дочерей за стеной. Когда клиенты уходили, дочери приходили к нам поесть. Они тоже учили меня есть палочками и разным другим вещам.

Мой хозяин, ещё не старый сефардский еврей Соломон да Кошта, нанял меня из-за английского языка. Мало кто торговал с Америкой в те дни: Голландия была по-прежнему основным рынком, но Соломон понимал, что Голландия потеряет все привилегии в тот момент, когда потеряет Суринам. В том, что это случится, и в будущей независимости страны он не сомневался ни секунды. Голландия была далеко, Америка близко. Он хотел наладить торговлю с Америкой и быть первым. Поэтому Соломон да Кошта установил у себя в офисе телефон.

Целыми днями я сидел у этого телефона и звонил в разные американские компании, предлагая лес, боксит и рыбу. Ничего этого у нас не было — Соломон владел баржами и занимался речными перевозками. Но он знал, где в Суринаме всё это можно купить, знал цены, и у него был собственный транспорт. У Соломона да Кошта было шесть пальцев на левой руке, и один глаз видел во все стороны сразу.

Соломон оказался прав: скоро мы стали получать заказы, в основном на лес и боксит. Соломон удвоил мне зарплату и подолгу сидел рядом, пока я беседовал с Америкой по телефону.

Я был его единственной ниточкой, протянувшейся от Парамарибо к огромной северной стране, которая соглашалась платить три цены плюс транспортные расходы. Его внутренний бизнес быстро отошёл на второй план. Скоро баржи да Кошта стали работать только на перевозки наших американских заказов до Ниеюв Никери и Ниеюв Амстердам. Оттуда товар грузили на большие корабли, и они уходили на север, где были Нью-Йорк и Боро-Парк.

Получив заказ, Кассовский должен был составить контракт на двух языках, один для клиентов, другой для да Кошта. Он много работал, целыми днями, оставаясь в офисе по вечерам.