Олег Радзинский - Суринам

Однажды один из старших, Чакетэ, поднял откатившийся в сторону камешек; на следующий день он онемел и ходил по посёлку, никого не узнавая, безнадёжно тихий и равнодушный к жизни вокруг. Чакетэ бродил по речному берегу, зажав камешек в кулаке, — он даже спал вместе с ним и что-то искал, но не мог найти. Внутри него теперь медленно ворочалось большое зелёное, и оно росло в Чакетэ быстрее, чем рос он сам. Вскоре он пропал, не вернулся из леса, и опиа ушёл вместе с ним. Мать Чакетэ надеялась, что им там хорошо.

Синяя гора, что раньше никак не хотела приближаться, вдруг оказалась совсем рядом; река изогнулась, и они повернули, следуя её изгибу. Илья почувствовал, как лодка изменила курс: они теперь держались ближе к левому берегу. Скоро стало видно залив по правому борту.

Джунгли здесь были вырублены, и на берегу, чуть поодаль от воды, стоял длинный одноэтажный дом. Дом был окружён диким садом, и в глубине проглядывались другие постройки. Посреди залива была выстроена деревянная пристань, у которой с обеих сторон качались лодки. Среди них было много пирог.

Хенк повернул лодку носом в залив и под широким углом пошёл к пристани. На деревянном помосте их ждали двое индейцев. Они пришвартовались, и индейцы сразу забрали мальчика, положив его на развёрнутую широкую тряпку. Отец шёл сзади. У конца мостков он обернулся и что-то сказал Кассовскому. Дилли засмеялась и в притворном испуге закрыла лицо руками. Илья понял, что сказанное было о ней.

— Здесь живёт ваш доктор? — Илья не знал, сразу ли они поплывут дальше или останутся здесь на какое-то время. Спросить прямо он не решался.

Воздух начинал сереть: скоро вечер. Он вспомнил, что сейчас, в это самое время, должен был прилететь домой, в Нью-Йорк. Сейчас, в это самое время, Илья должен был ехать из Кеннеди на такси по Трайборо Бридж, пересекая реку из Квинса на Манхэттен. Илья посмотрел вокруг: тёмные, предночные джунгли и странный дом у совсем другой реки. Мысль о Нью-Йорке была настолько неуместной здесь, у синей горы, что он рассмеялся.

Кассовский посмотрел на Илью и, казалось, понял, о чём тот смеётся. Он взял свой гамак и, ничего не сказав, шагнул из лодки на пристань. Кассовский протянул Дилли руку, но та легко — одним движением — выпрыгнула на деревянный помост и побежала к дому, высоко поднимая босые ноги. Добежав до середины пристани, она остановилась и подождала Кассовского. Девочка мягко пошла рядом, держась одной рукой за гамак.

Илья ещё раз посмотрел на быстро темнеющую воду. Он нашёл резиновые тапочки Дилли, которые она забыла в лодке, и отправился вслед, за её белым платьем.

ДОМ был выстроен просто — один этаж. Его тайна открывалась строен полукругом, точно повторяя линию залива. Из-за этого дом казался частью ландшафта. Перед входом — без крыльца, прямо с земли — был разбит сад, которым никто не занимался. Посаженные деревья уже оплели лианы, и джунгли, когда-то вырубленные ближе к реке, украдкой возвращались обратно. Глубже в лес стояли другие одноэтажные постройки, и между ними и домом были прорублены тропинки. В доме было много дверей. На окнах висели сетки от комаров.

Их никто не встречал.

Илья нашёл Кассовского в большой комнате слева от входа. Дилли бегала по дому, открывая двери во все комнаты. Она что-то кричала и смеялась, и казалось, словно она находится повсюду одновременно. Илья положил её тапочки и свой гамак на пол, рядом с гамаком Кассовского. Тот достал из тёмного буфета большую тарелку с каким-то странным треугольным печеньем и предложил Илье. Было ясно, что он хорошо знает дом и бывал здесь не раз.

— Что с мальчиком? — Илья понимал, что Кассовский не мог знать больше, чем он сам, но ему хотелось начать разговор после многих часов молчания на реке. — Его смотрит доктор?

Кассовский сидел в глубоком плетёном кресле с высокой спинкой. Тарелку с печеньем он поставил себе на колени. Дилли промелькнула в комнате, схватив одно печенье, и унеслась в глубину дома. Было слышно, как она смеётся и поёт что-то самой себе.

— Беспокоитесь за ребёнка? — спросил Кассовский. — Вам будет грустно, если он умрёт?

— Вам нет?

— Мне будет грустно, бесконечно больно, если он умрёт, — сказал Кассовский, — но только если он умрёт, не успев осознать свою суть, свою связь с другим миром, Плеромой. Если же этот мальчик уже знает, интуитивно догадывается, как часто бывает у детей, что он, как и все люди, здесь по ошибке и что его задача вернуться туда, откуда нас заманили в этот мир, его смерть прекрасна. Это — смерть-избавление, смерть-освобождение. Это — смерть-праздник. Я буду радоваться его смерти.