Роже Вайян - Избранное

— Я сейчас иду к Фиделии.

Фиделия торговала последними модными новинками, ее магазин с нарядными витринами считался самым шикарным на всей улице Гарибальди.

— Пойдешь со мной? — спросила она Джузеппину.

Пока ничто не могло вызвать подозрений. В круг обязанностей Джузеппины входила и такая — сопровождать дам, отправляющихся за покупками. Весь путь от претуры до магазина Фиделии донна Лукреция не раскрыла рта. Сердце ее билось как бешеное, билось даже сильнее, чем в это утро, когда она, проскользнув под портиком летней колонии, свернула на тропинку, торопясь на свидание со своим возлюбленным. Она решила сделать подарок Джузеппине раньше, чем попросить ее об услуге, — так легче будет не ставить себя с ней на ногу сообщничества, при одной мысли о котором к горлу подступала тошнота.

Несколько дней назад она слышала, как Джузеппина чуть ли не со слезами жаловалась Анне Аттилио, что не может позволить себе купить купальный костюм из эластика. К величайшему своему стыду, Джузеппина, так сказать современница Лоллобриджиды и Софи Лорен, не отличалась пышностью бюста. Только под эластиком, именно под эластиком, по ее мнению, можно незаметно пристроить разные штучки, благодаря которым грудь и лучше держится, и кажется больше. Но купальный костюм из эластика стоил от шести до двенадцати тысяч лир — иными словами, на эти деньги можно приобрести от шестидесяти до ста двадцати литров вина, такую сумму получал батрак за полмесяца, а то и за месяц тяжелой работы, — и, конечно, для дочери торговца скобяным товаром такая роскошь была не по карману.

У Фиделии донна Лукреция ткнула в первый попавшийся ей на глаза купальный костюм из эластика.

— Тебе нравится? — спросила она Джузеппину.

— Stupendo! Изумительно, — воскликнула Джузеппина. — Только он, по-моему, на вас немножко мал.

— Зато тебе как раз.

Джузеппина подняла свои огромные черные глаза и впилась в лицо донны Лукреции горящим, чуть блуждающим взглядом, характерным для маляриков.

— Я буду очень рада, если ты примешь от меня этот подарок, проговорила донна Лукреция.

Но тут же ей показалось, будто в ее голосе прозвучала просительная нотка, и она рассердилась на себя.

— А ну, не ломайся! — проговорила она сердито.

Джузеппина по-прежнему не спускала с ее лица пытливого взгляда.

— Заверните нам вот этот, — обратилась Лукреция к Фиделии.

— Нет, — запротестовала Джузеппина, — мне больше светло-голубой нравится.

Глаза ее по-прежнему сверлили донну Лукрецию.

— Я смуглее вас, — протянула она наконец. — Голубое больше идет к загару.

Джузеппина прикинула на себя бледно-голубой купальник и заявила, что он ей велик… Выбрала еще один, потом снова взялась за первый.

Донна Лукреция ждала, застывшая, прямая, молчаливая. Джузеппина никак не могла выбрать себе подходящий костюм. Фиделия исподтишка наблюдала за своими покупательницами. А Джузеппина все болтала о том, какой цвет идет к какому оттенку кожи, и то и дело вскидывала на донну Лукрецию горящие глаза. Наконец она выбрала себе костюм по душе. Супруга судьи заплатила восемь тысяч лир. Джузеппина схватила пакет.

Когда они очутились на улице, Лукреция спросила в упор:

— Знаешь Франческо Бриганте?

— А как же!

— Можешь устроить так, чтобы увидеть его одного?

— Постараюсь.

— Отнесешь ему письмо, а мне доставишь ответ.

— Пожалуйста, в любое время.

— Зайдешь завтра утром ко мне за письмом.

— Ладно, — согласилась Джузеппина. — Зайду около полудня. Раньше, чем синьор судья приходит к завтраку.

— Хорошо, — бросила Лукреция.

Весь обратный путь они проделали в молчании. Только у дверей претуры Джузеппина заговорила первая:

— А всем мы будем говорить, что купальный костюм мне отец купил.

— Хорошо, — сказала Лукреция. — Спасибо тебе.

В тот же самый вечер донна Лукреция в двух словах рассказала о своем подвиге Франческо, которого она случайно встретила на Главной площади, а кругом толклось не меньше дюжины манакорцев, пытавшихся подслушать их разговор.

— Купальный костюм за восемь тысяч лир! — чуть не ахнул он, хотя оба говорили полушепотом. — Это уже слишком. Да она по гроб жизни была бы вам благодарна за любой лифчик в три тысячи лир. А теперь она вообразит невесть что.

«Бедное дитя, — подумала Лукреция, — видно, не так-то легко отделаться от манакорского образа мыслей».

Судья с супругой тратили мало. Им в голову не приходило сменить свою «тополино» на новую машину, выезжали в свет они редко, ели кое-как, что придется, потому что оба не придавали этому значения. Портнихи с их бесконечными примерками раздражали Лукрецию, да, впрочем, любое платье, купленное в Фодже за пять минут, сидело на ней как влитое. Книги, пластинки и французский коньяк — все это дарили им родители судьи, которые честно получали скромный доход со своих земель в Тавольере, а оливковое масло и вино привозили им в качестве оброка арендаторы. Поэтому, как ни скромно было жалованье судейского чиновника низшей категории, к концу месяца иной раз оставалось несколько кредиток в ящике комода, куда Лукреция небрежно бросала хозяйственные деньги, и, когда муж давал новую сумму на хозяйство, Лукреция, не считая, прятала остаток от предыдущего месяца в металлический ящичек вроде того, в каком судья хранил свою коллекцию — свидетельство человеческой пошлости наших современников. Решившись уехать из дома, она отперла свой металлический ящичек и насчитала сто девяносто две тысячи лир — хватит на две дюжины купальных костюмов из эластика. И у нее сразу стало легко на душе.