Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат! (сборник)

Если же «новый реализм» рассматривать как стиль, то было бы неплохо разобраться, единство каких приемов он использует. Говорят-то все-таки именно о реализме в его историческом, этимологическом и философском контекстах, и слово «новый» появляется лишь тогда, когда требуется подчеркнуть время.

Возникает вопрос: есть ли мальчик? Можно ли серьезно относиться к термину, который не имеет никакого фактического наполнения и базируется лишь на эфемерной «общности» мироощущения ряда неназванных (или же слишком многих) литераторов? Тогда это явление искусственно и преждевременно. Есть, правда, выход: «новый реализм» как направление, как группа писателей со сходными художественными задачами и идейно-эстетическими взглядами и как промежуток времени, в котором они творят. Кто они? Все наперебой предлагают своих, представителей «нового» видят в авторах различных сборников вроде сборника «Эта гиблая жизнь», «Группа 17».

Иные, например, Валерия Пустовая в статье «Диптих» [110], вкладывают лозунг «нового реализма» в жаркие руки молодых писателей – И. Кочергина, С. Шаргунова, Д. Гуцко и т. д. Она говорит: «Потенциально их обновленный реализм – залог надземных прозрений, основанных на символическом познании реальности, которое может быть подчас более близким к истине, чем прямые, без посредства жизнепознания, мистические вопрошания»; «Это реализм, возвышающийся над реальностью». То есть реализм высокий в противовес реализму низкому, бытовому, «плинтусному». Напоминает возникновение в 80-е – 90-е «новой сентиментальности», которая должна была внести чувственность в сухое слагаемое концептуализма, цитатности, безличности, вторичности и отчужденности, дающих в сумме тот самый постмодерн. Тут тоже прилагательное «новое» возникает в противовес, в пику.

Однако это размытое замечание рождает еще больше вопросов: как может быть реализм низкий и высокий, бытовой или не бытовой? Нет бытового реализма – есть натурализм. Что же касается реализма высокого, вернемся к этому позже.

В том же номере «Континента» опубликованы произведения многих из молодых, тех самых «надземно прозревших». Эта проза являет собой странное слияние реалистических приемов (типичный герой, типичные обстоятельства) и модернового декаданса, мотивов порока, суицидальности, болезненной рефлексии, изнурительного творчества. Предсуицидальное поведение по определению противостоит реальности, человек перестает чувствовать вкус привычных вещей, психика его лишается сильных чувств. Может быть, это и есть то самое стремление от низкого реализма к реализму высокому? В любом случае рабочее пространство молодых авторов – неблагополучие жизни, ее кризис.

Многие герои этих произведений занимаются творчеством. Всё это вроде бы вписывается в концепцию интуитивиста Анри Бергсона: губительную рефлексию можно остановить мифотворчеством, искусством, которое дает иллюзию овладения этой жизнью. Как в простейшей психотерапии – излей на бумагу и сожги на сковороде. Молодые прозаики в своих работах почти все приходят к неутешительным выводам, к краху, к скуке, к упадочничеству. Однако сам художественный способ выражения этого краха есть осознание ситуации и, следовательно, овладение ею. Поэтому, конечно, не стоит верить, что авторы безвольны – нет, они крепко контролируют происходящее в обеих реальностях, второй и первой.

Повесть Сергея Чередниченко «Потусторонники» начинается с некролога. Далее в обратно-ретроспективной композиции разворачивается бытие двадцатидвухлетнего игирмского поэта Григория Андреева. Это трагедия «потусторонника», человека, стремящегося к трансфинитным категориям, разочарованного в видимом и желающего невидимое, человека, движимого усталостью и потерей всех аппетитов, кроме животных. «Усталость, желающая одним скачком, скачком смерти, достигнуть конца, бедная усталость неведения, не желающая больше хотеть: ею созданы все боги и потусторонние миры» – так говорил ницшеанский Заратустра в разговоре о потусторонниках.

Григорий Андреев противостоит в первую очередь родственникам, отцам, старшему, совковому поколению, которое всем недовольно и не может что-то изменить, гордому борьбой за выживание и детей своих учится барахтаться, жить по правилам массы. В «Обращении к отцам» Андреев разражается программным манифестом: «Мы сберегли последние силы, чтоб с высоты своего низменного века плюнуть в ваши растерянные физиономии. Чтоб не быть контингентом потребителей; черной дырой с вечно разинутым ртом, алчущей поглотить бездну сэкондхэндовских автомобилей и шоколадных батончиков; винтиком в системе, организованной по принципу “заработал – потратил” (“поел – покакал”, “покакал – поел”). Чтоб остаться немного собой».