Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат! (сборник)

Как мне кажется, в будущем количество авторов, совмещающих в своей карьере обе модели – «редакторскую» толстожурнальную и «продюсерскую» глянцевую, – будет только расти. Но на автономии традиционного литературного пространства это никак не скажется. Полное разделение специализаций. Соответственно, толстожурнальная критика будет скорее реагировать на «матовую» ипостась писателя, которую практически не замечают популярные рецензенты, и в этом я не вижу повода для беспокойства. Пока на глянцевой бумаге красуются те, чьи книги, а не только имидж, востребованы читателями, популярные очерки и писательские фотосессии – не угроза литературе, а ее очень современный аксессуар.

Вполне возможно, что причины текущего финансового перелома кроются не столько в американском ипотечном кризисе или стремлении банков к наживе, сколько в многолетнем упадке западного постиндустриального общества в целом. Как и пророчили бесчисленные теоретики заката Европы, машинизация общества, перепроизводство, жажда потребления и вещизм наконец приблизили «буржуазный» мир к трагическому концу.

В российском культурном пространстве этот взгляд нашел бы своих адептов, недаром в «стабильные» нулевые годы родился целый пласт худлита, осуждающего консюмеризм, коллективный эгоизм и прочие ужасы технотронной эры. Что совпало с появлением после дефолта 98-го тех самых аморфных и бездуховных мещан-потребителей, получающих большой доход за пустое сидение перед компьютером. Именно их Г. Юзефович года четыре назад назвала «классом-гегемоном», «офисной интеллигенцией» и «молодым средним классом» [99], на который главным образом будет ориентироваться любой поставщик ценностей, в том числе «миддл-литературы» (термин Г. Циплакова [100]).

Устои западной цивилизации, построенной на искусственном завышении продукции и уровня жизни, теперь всерьез задрожали, а первым пострадал класс-гегемон. То есть герои литературного мейнстрима (Р. Сенчина, Г. Садулаева, Гарроса-Евдокимова, Д. Бавильского, В. Козлова и пр.), а также целой линии офисной трэш-прозы типа романов С. Минаева или «Anti casual. Уволена, блин» Н. Маркович.

О том, что западное общество массового потребления, уязвленное культурной исчерпанностью, творческим бессилием, одномерным мышлением, катится к неминуемому коллапсу, на самом Западе говорят уже не одно десятилетие (Шпенглер, Вебер, Хёйзинга, Швейцер, Фромм, Тоффлер, Маркузе и многие другие, не считая писателей). На этом фоне антибуржуазный вектор современной российской прозы выглядит заимствованным, но не теряет специфики (точно так же, как не совсем понятна природа российского кризиса – то ли это эхо американского, то ли нечто автохтонное).

Классическое осуждение никчемно-рабской жизни офис-работников (как в «Персене», «Конце сезона», романе «Лед под ногами» и других произведениях Р. Сенчина) в нашей прозе мало отличается от культурного нигилизма героев Берроуза или Уэльбека. И менеджер из «Матисса» А. Иличевского, и скучные офис-обыватели Р. Сенчина, и служащие Г. Садулаева убегают от цивилизации и пустотности бытия или мечтают об этом. Ну а в лево-радикальном, анархо-нигилистическом или неоевразийском решении – не только убегают, но и воюют («Санькя» З. Прилепина, «Попс», «Гопники», «Школа», «Плацкарт», «Фанаты» В. Козлова). Причем, как в случае с З. Прилепиным, и даже Г. Садулаевым и С. Шаргуновым, альтернативой потребительскому провалу и потере самости становится не только «революция» в широком смысле, но и утерянный советский рай (кстати, патриотические и коммунистические настроения в период кризиса в России по идее должны усилиться, поскольку весь крах из-за моря, «а вот если бы мы сохранили, что имели…»).

Таким образом, антигламурная литература вне зависимости от своего качества и политической направленности (либеральной или национал-большевистской) становится своего рода оппозицией. Странник, беспредельщик, фанат, политический активист, человек свободного творчества делается антагонистом молодежи, которая, по выражению того же Р. Сенчина, «довольно быстро “образумливается” и пополняет собой офисы, конторы, кабинеты, встраивается в предложенную систему существования» [101]. Попросту говоря, благосостояние парализует волю, и «люди не говорят то, что думают, не потому, что им это запретили, но потому, что искренне хотят покататься на хороших машинах и съездить на хорошие курорты» [102].