Артемий Ульянов - Записки санитара морга

– Ладно, давай, – согласился врач. И я рывком взмыл вверх, зажатый в его сильных руках.

В следующее мгновение у меня перехватило дыхание. Или просто забыл, что надо дышать… Передо мною была операционная рана. Открытая грудная клетка, застеленная окровавленной материей, зияла темно-красным комком сердца, опутанного тонкой сеткой сизых сосудов. В ярком свете лампы я видел его так отчетливо, что казалось – оно совсем рядом. Куда ближе, чем нутро всех игрушек, сломанных за недолгие годы моей сознательной жизни. Изо всех сил вытянув шею, я жадно всматривался в него, позабыв обо всем на свете. Белый кафель операционного зала, фигуры врачей, крепкие руки анестезиолога, звуки, запахи и даже собственное тело, зависшее над столом, – все растаяло в тот момент, перестав существовать. В моей вселенной, возникшей четыре года назад, были лишь я и чье-то сердце, встречи с которым я так отчаянно ждал. Мы смотрели друг на друга в упор.

Ни страх, ни отвращение, ни любопытство, ни восторг не касались меня в те долгие секунды. Я был на вершине познания. Все остальное было внизу.

Когда я вновь оказался на кафельном полу, открытая грудная клетка незнакомого мужчины все еще стояла перед моим взором. Уставившись в белое полотно халата анестезиолога, я ясно видел ее. И не мог отвести взгляда, боясь, что потеряю ее из виду.

Как вышел из операционной – не помню. Очнулся уже тогда, когда Марина раздевала меня в санитарном блоке. На память об этом дне она подарила мне марлевую хирургическую маску. Ее тесемки торчали из маленького кармашка детской пижамы. Медсестра вела меня в палату, а я все оборачивался на белые двери, за которыми нашел ту вершину, навсегда оставшуюся со мной.

– Ну что, понравилось тебе на операции? – спрашивала Марина.

– Да, – все еще шепотом отвечал я, украдкой щупая свое сердце, быстрее обычного колотившееся под пижамой.

«У всех такое же… у мамы, у папы… у всех, – думал я, сидя на кровати и рассеянно глядя перед собой. – Я знаю, что внутри у всех людей».

…Вечером ко мне пришла мама. Взглянув на меня, испуганно бросилась к своему сынишке. На щеках у него пылал алый адреналиновый румянец, а синие глазищи, казалось, были в пол-лица.

– Сыночек, ты как себя чувствуешь? Температура, что ли? – беспокойно спрашивала она, трогая губами мой лоб.

– Я хорошо себя чувствую, – честно отвечал ей ребенок, не спеша делиться произошедшим.

Маме все рассказали тетушки, лежавшие со мною в палате. И хотя все они были обязаны Шабаеву жизнью и боготворили его как гениального хирурга, одна из них неожиданно сказала:

– Знаете, Наденька… А наш Николай Герасимович-то дураком оказался. Ведь кто бы мог подумать…

– В смысле? Что вы имеете в виду? – спросила матушка, чуя неладное.

– Он же нашего Темочку на операцию сводил посмотреть.

– Как это… на операцию… – бессильно опустилась она на кровать, нервно приглаживая волосы.

– Мамочка, это я его уговорил, – пытался я защищать своего благодетеля. – И мне совсем не страшно было. Нисколечко!

…Спустя несколько дней меня выписали. Попав домой, первым делом прооперировал всех своих плюшевых зверей. Под бдительным маминым руководством сделал им аккуратные разрезы в области сердца, после чего, сосредоточенно пыхтя, ковырялся в вате, заставляя матушку подавать мне вилки и фломастеры, бывшие отныне моими хирургическими инструментами. А после того, как мама старательно зашивала рану, бережно мазал шов зеленкой. Надо ли говорить, что во время этих домашних операций на лице у меня была та самая марлевая маска, а перед глазами – настоящее сердце. То самое, которое есть внутри у каждого.

Некоторое время спустя, в один из субботних дней, в гости к родителям пришли их коллеги, журналисты из местной партийной газеты. Как и было заведено, они дружно обступили меня, а одна из маминых подруг начала хорошо знакомый опрос.

– Привет, Темочка! – елейно тянула она, гладя меня по голове.

– Здравствуйте, – с достоинством отвечал я.

– А сколько тебе лет?

– Четыре.

– Какой молодец! – восторгалась она так, будто дожить до такого возраста было большой заслугой. – А кем ты станешь, когда вырастешь большой.

– Па-то-ло-го-ана-томом, – четко ответил я, стараясь не ошибиться. Тетка ойкнула, отпрянув. По скоплению гостей пробежал недоуменный шелест. – Потому, что они самые лучшие врачи, – пояснил я. И гордый произведенным впечатлением, удалился в детскую. Точнее, в послеоперационную палату, где выздоравливали плюшевые пациенты.