Анар - Цейтнот

Наверное, прав был этот врач. Наверное, есть смысл следовать его советам. Но как? Разве возможно? Взять, к примеру, сегодняшний день. Вечером у него важное, ответственное мероприятие, а сколько отрицательных эмоций получил он в течение дня! Как неблагородно, неблагодарно поступил Октай! Что это он говорил?! В списке выступающих не значился, тем не менее ему дали слово. Зачем? С какой стати? Захотел — взял полез к микрофону, заикаясь, запинаясь понес ахинею, использовал траурную трибуну, чтобы излить на достойных людей ненависть, накопившуюся в душе. Господи, сколько еще низменного, недостойного гнездится в человеческом сердце!

«Меня не постеснялся! Стыда у него нет! Ведь только утром приходил ко мне с просьбой — я моментально помог ему. Думал, человек!.. И вот вам плата за мое добро! „Не дали… Мешали… Не позволили…“ Ведь все понимают, в чей огород ты бросаешь камень. Понимают, что ты нападаешь на Шовкю, а следовательно, и на меня…»

Фуаду были ведомы причины, истоки, корни недоброго отношения к ним — к Шовкю и к нему — Октая, Октаев, в том числе и покойного Фуада Салахлы. Он понимал природу этой неприязни, знал, что ее питает. Такие, как Октай, как Фуад Салахлы, никогда не найдут общего языка с Шовкю, с ним, Маленьким Фуадом, — людьми, поставившими перед собой четкие цели в жизни и достигшими этих целей. Никогда, никогда! Он понимал это.

Разумом понимал. Ра-зу-мом! Но ведь кроме разума у человека есть еще и душа, сердце, незащищенное, уязвимое. Холодный рассудок говорит тебе: «Остерегайся людей, особенно тех, которым ты сделал, делаешь добро! Держи их на расстоянии! Не размякай, не расслабляйся! Не теряй бдительности»! Ты понимаешь разумность этих соображений, ты облекаешь свое сердце в кольчугу, укрепляешь ее и думаешь, что ни одно горькое, обидное слово, ни одна колючка, коварная стрела не смогут поразить его, причинить ему боль. Но как оказываются бессильны эти построенные холодным рассудком крепости перед лавиной твоих же чувств! Все построения разума рушатся в мгновение ока. Увы! Едва ты сталкиваешься не с вообще недоброжелательством, а с таковым конкретным, едва ты ощущаешь укол вонзающейся в твое тело иглы, твои «абстрактные» оборонительные сооружения тотчас превращаются в руины.

«Ну вот, кажется, я опять полемизирую с Октаем, — спохватился Фуад. — Впрочем, как всегда… Ежедневно… Уже двадцать лет… Но как странно мы живем! Как странно я живу! Столько лет мечтал подняться на заветную вершину. Упорно шел — все выше, выше. Вверх, вверх! Только вверх! Наконец, вот она — цель! — рукой подать. Вот она, вот! Мне — именно мне, лично мне, только мне! — поручили, доверили выступить на открытии выставки, где будут… все. Именно мне! Событие? Еще какое! Последнее испытание? Да. Испытание, которое я бесспорно выдержу с блеском. В присутствии… всех! Это будет мой триумф! Мне бы сейчас радоваться… А столько всего было за день огорчительного, грустного, печального, горького, включая и воспоминания, омрачившего это событие из событий! Я сейчас — словно пуля на излете, — размышлял Фуад. — Пуля, точно — без ошибки! — наведенная в цель, пуля, которой выстрелили, но… которая теряет силу в полете, обессилевшая пуля!»

Касум ловко вел «Москвич» по крутым, с частыми поворотами, горбатым улицам, мощенным булыжником.

«Да, есть еще что построить в нашем Баку…» — думал Фуад, глядя отсюда, сверху, на спускающиеся амфитеатром к морю кварталы города.

Итак, очень скоро, возможно даже, через несколько дней, он станет одним из немногих в республике, кто будет вершить здесь, в ее столице, градостроительные дела. На девяносто девять процентов вопрос решен. И если сегодня вечером он толково выступит… А он уж постарается! Это он может…

Разумеется, благоприятное решение вопроса не явится следствием лишь этого его выступления. Таков логический итог всего его трудового пути. Он шел к вершине в течение многих лет — упорно, по ступеням, шаг за шагом, преодолевая один рубеж за другим. Новое назначение — оценка, которую дают его делам, знаниям, энергии, организаторским способностям.

Еще в юности, будучи студентом, Фуад мечтал преобразить родной Баку. Часто, шагая под утро через весь город к себе домой после ночи, проведенной у Аси в Баилове, он строил фантастические планы, мысленно разрушал целые кварталы и на их месте возводил новые дома — современные, светлые, уникальные, с широкими проспектами, радующими глаз площадями, зелеными скверами. Верил: он сделает Баку самым — вы понимаете, самым-самым! — красивым из всех городов мира! Не одним из… а единственным красивейшим на земном шаре. Разве по идее такое невозможно?