Артемий Ульянов - Новые записки санитара морга

Вскоре после старта похоронных будней поймал себя на знакомом моменте. Замечая того или иного соседа по транспорту, я почти автоматически мысленно прикидывал вес тела, а затем и вес тела вместе с гробом, закрытым крышкой. Это началось сразу после одного случая на работе.

Очень крупная дама в тяжеленном широком гробу (такие еще называют колодами), сделанном из сырых досок, ждала, когда двое санитаров и ритуальный агент вынесут ее из траурного зала и поставят в нутро старенького автобуса. Такая ситуация называется «спортивный вынос», так как требует спортивной подготовки. Из нас троих в этом смысле я был самым слабым звеном, ведь работал совсем недавно и не успел набрать форму.

Когда скорбящие родственники расступились, мы подошли к гробу. Ручек на нем не было, что сильно усложняло задачу. Двое в голове, один в ногах. Взялись и. То, что было потом, лучше всего описать фразой «мы его поднимаем, а он не поднимается». Сначала показалось, что пытаюсь поднять автомобиль. А ведь груз надо было еще пронести несколько метров до «пазика», стоявшего перед распахнутыми дверями ритуального зала. Нас и грузную даму выручил водитель катафалка. Вчетвером мы с трудом оторвали мертвую гражданку и ее последнее жилище от подката. И под аккомпанемент надрывного пыхтения кое-как двинулись вперед. Когда гроб оказался на своем месте, я был пунцового цвета. Пошатнувшись, выдохнул «слава богу» и вернулся в отделение. «Да, чудом пронесло», — думал я, рассматривая царапины на руке, которые оставили доски гроба. Мои напарники не знали, что в какой-то момент я чуть было не уронил ношу, обрушив на нас всех крикливый шквал скандала. А все свидетели этого конфуза помнили бы это всю жизнь, их друзья и сослуживцы покойницы помнили бы тоже. Гантели теперь не просто стояли под столом, в углу комнаты отдыха, а укоризненно смотрели на меня, будто говоря: «Эх, санитар нашелся, тоже мне, с таким-то теловычитанием».

Так что теперь попутчики в вагоне как-то сами по себе делились на легких, так себе, хороший вес, слишком хороший и на «совсем нехороший вес» или «а вот тут проблемы будут». Был еще вес под грифом «свистать всех на борт», когда мы привлекали всех, кого только могли. Но такое встретишь не часто, и среди живых, и среди мертвых.

Кроме того. Катаясь на метро, стал регулярно листать одноименную бесплатную газету, которую совали мне в руку недалеко от турникета, отчего был в курсе всяких ненужных вещей и знал в лицо второсортных звезд.

Ладно я, мало того. Вова Бумажкин, который читал исключительно

«Московский комсомолец» и возвел эту традицию в ритуал, тоже стал почитывать подземную прессу, притащенную мной на работу.

— Володь, ты что же это, изменяешь? — изумленно спросил как-то Старостин, зайдя в «двенашку».

— Во-первых, однозначно нет. А во-вторых, кому, извините за вопрос? — оторвался от метрогазеты Бумажкин.

— Комсомольцу из Москвы, как кому. Смотри, не переживет он такого удара, сделает с собой что-нибудь, — сдерживая смех, сказал Вовке тезка.

— Ага, смешно. — спокойно соглашался Бумажкин, чуть улыбался и неспешно возвращался к газете, на ощупь вытягивая сигарету из пачки.

Словно в обмен на толкотню, грохот вагонов и задержку поездов метрополитен подарил мне пару памятных случайностей. Точно знаю, что никогда не забуду то чувство, которое испытывал, когда увидел молодого паренька, сидевшего напротив с книжкой в руках.

Это была моя книга. По праву она принадлежала ему, но была моей и только моей. Он мог делать с ней все что ему вздумается. Вытираться в сортире, крутить самокрутки, подарить кому-нибудь, забыть в транспорте, выбросить или поставить на видное место. Но он не мог сделать с ней главного — написать. Это священное право всегда принадлежит автору, даже когда у него нет на книгу прав юридических. Тогда я очень остро осознал, что создал и владею чем-то нематериальным, но имеющим материальное выражение в виде крепкого увесистого томика.

Метро мне всегда больше нравилось, чем не нравилось. Видимо, отпечаток детской эйфории, случившейся со мною во время первой в жизни поездки. Тогда она стоила пятачок. И отец вручил мне его, а потом приподнял к прорези в автомате. Я бросил монету, словно в замедленной съемке, оглядывая величественный и огромный вестибюль станции «ВДНХ» и эскалатор, который был диковинным входом в сказочное пространство. Когда поезд влетел на станцию, а мы стояли не очень далеко от края, я был похож на самого храброго зрителя премьеры братьев Люмьер. Тоннели, ампирное величие сталинских станций и, конечно же, спуск и подъем на эскалаторе. От всего этого меня бросило в эндорфиновый восторг, и я словил нешуточный кайф. И вот теперь — каждый день, хоть укатайся, а кайфа нет. Хоть бы разочек еще впервые в метро проехаться.