Эдвард Резерфорд - Лондон

– Может быть, обойдется, – пробормотал он.

Едва он пришел к этому заключению, как обнаружил, свернув в широкий коридор, двух художников, занятых настенной росписью.

Многие стены помещений, окружавших Вестминстер-Холл, были расписаны; на этой представал ряд поучительных сцен из житий ветхозаветных царей и пророков. В центре стояло наполовину законченное колесо.

Художники, очевидно, отец и сын. Оба невысокие, кривоногие, короткопалые, с большой круглой головой и угрюмым взором. Они спокойно глазели на Силверсливза, остановившегося полюбоваться.

– А что это за колесо? – осведомился он.

– Это, сударь, колесо Фортуны, – ответил отец.

– И что же оно означает, дружище?

– Ну как же, сударь! Человек может возвыситься к славе и удаче, а после пасть – столь же быстро. Или наоборот. Это значит, что жизнь подобна колесу, все-то вертится. И учит нас смирению. Ибо пусть мы взлетим – нас могут и низвергнуть.

Силверсливз кивнул. О колесе Фортуны знал всякий образованный человек. Римский философ Боэций, весьма почитавшийся в современных школах, превратностями политики сам очутился в тюрьме и впоследствии призывал к стоическому принятию судьбы, уподобляя людские удачи вращающемуся колесу. Идея стала до того популярной, что оказалась усвоенной даже такими ничтожными мазилами, которые не ведали ничего о философе, но знали все о его колесе. Пентекост улыбнулся про себя. Надо же, как кстати! Вот и нужно отнестись к своим невзгодам философски. Нет сомнения, что раз он нынче внизу, то колесо провернется вновь. Клирик двинулся дальше.

Через несколько минут он, стоя в необъятном, изобиловавшем нишами и альковами Вестминстер-Холле, заметил направлявшуюся к нему группу людей. С полдесятка, в богатых одеяниях; они шли быстро, стараясь шагать в ногу с тем, кто шествовал в середине. Едва уразумев, кто это такой, Силверсливз задохнулся и юркнул за колонну.

В отличие от своих придворных, король английский Генрих II был одет, как обычно, просто – в зеленые рейтузы и камзол, на охотничий манер. Среднего роста и крепкого сложения, он мог бы и располнеть, когда бы не безостановочная, неуемная деятельность. Этим утром, как и всегда, он был оживлен, собран и зорок.

Не спрячься Пентекост за колонной, его бы, наверное, и не заметили. Однако едва он инстинктивно вжался в серый нормандский камень, как по-французски прозвучало резкое:

– Подведите ко мне того человека.

Король Генрих не любил, когда от него прятались.

Мгновением позже они стояли лицом к лицу.

Силверсливз никогда не видел короля Генриха вблизи, хотя и трудился в Вестминстерском дворце. В этом не было ничего удивительного. Северное королевство являлось лишь частью забот Генриха Плантагенета, и тот, даже будучи на острове, постоянно переезжал с места на место и охотился по мере следования.

Веснушчатое лицо. Рыжеватая нормандская шевелюра – волосы коротко острижены и чуть тронуты сединой. Праправнук Завоевателя, спаси нас, Господи, и помилуй. Руки нервно теребят шнурок. Еще и неугомонная кровь Плантагенетов – чудовищное сочетание. Глаза серые и пронзительные.

– Кто ты такой?

– Клирик, сир.

– Почему прятался?

– Я не прятался, сир.

Глупая ложь.

– Ты так и не назвался.

– Пентекост, сир.

– А дальше? Пентекост – что? Или откуда?

Пустые надежды.

– Силверсливз, сир.

– Силверсливз. – Генрих Плантагенет нахмурился, порылся в памяти и вспомнил. – Силверсливз! Не из тех ли ты хамов, что напали на моего оружейника? – Силверсливз стал белее снега, а взгляд Генриха вдруг сделался жестче камня. – Почему тебя не повесили утром? – Он повернулся к придворным. – Их же вздернули? – (Те кивнули.) – А этот почему не висит? Почему тебя не повесили?

– Сир, я невиновен.

– Кто так решил?

– Епископ Лондонский, сир.

С секунду король Генрих молчал. Затем от левого уха начала разливаться краска, быстро перетекшая на лицо. Из носа излетел фыркающий звук. Силверсливз приметил, что придворные стали пятиться.

– Преступный клирик, – прошипел король.

Мерзавец, скрывающийся от королевского правосудия под церковной юбкой. То самое досадное обстоятельство, которое отравило его отношения со старым другом Бекетом. Преступный клирик, шныряющий по его собственным вестминстерским палатам. Он снова всхрапнул.

И далее Силверсливз удостоился чести лицезреть еще одно свойство, которым славился королевский род: ярость Плантагенета.

– Гаденыш!