Эдвард Резерфорд - Лондон

Годами он гнал от себя подобные сомнения. В Вестминстере жилось прекрасно. Зачем возражать? Два месяца назад, однако, кое-что случилось.

Он уже не один год с удовольствием трудился в скриптории, переписывая рукописи, и даже выработал красивый почерк. Но ведение монастырской отчетности было закреплено за писцами более зрелыми. И вот однажды утром он удостоился чести: один из таких писцов поманил Майкла и попросил о помощи. Тот сразу понял, что видит хартию древнего саксонского короля. Только уж слишком хорошо она сохранилась.

– И что с ней делать?

Ответ поверг его в великое изумление.

– Состарить, – обыденно отозвался монах. – Сам знаешь – пыль, масло, рассол. – Он улыбнулся. – Мигом постареет!

Только тогда брат Майкл начал кое-что понимать.

В последующий месяц он просмотрел большинство хартий, хранившихся в Вестминстерском аббатстве. В поисках сведений Майкл задавал наивные вопросы и часами просиживал за изучением протоколов. Закончив, отправился к аббату и заявил с убийственной серьезностью:

– Я обнаружил, что добрая половина хартий в аббатстве – подделки.

Ему никогда не забыть того, что последовало.

Аббат расхохотался.

На самом деле положение в Вестминстерском аббатстве было значительно хуже, чем представлялось брату Майклу. Великий труд – Житие Эдуарда Исповедника – являлся в основном вымыслом. Что же касалось притязаний аббатства на возраст больший, чем у собора Святого Павла, то они вовсе не имели никаких оснований. И Богу, без сомнения, было угодно наличие подтверждающих документов.

Вот их и подделали. И поток оных не иссякал. В эпоху, когда такие фальшивки, особенно в бенедиктинском ордене, были обычным делом по всей Европе, английское Вестминстерское аббатство явилось бесспорным мастером этого ремесла. Дарственные на землю, королевские указы о налоговых послаблениях, даже папские буллы – все это было подделано так ловко, что не разобраться. Все они обозначали права аббатства и его почти невероятную древность.

Через несколько дней после того, как аббат велел ему выкинуть все из головы, тот же монах вновь обратился за помощью. На сей раз Майкл отказался.

И в считаные недели ситуация стала невыносимой. Ему напомнили про обет послушания и верность ордену. Он молился о наставлении. Но избежать дилеммы не мог.

Майкл говорил себе, что все эти хартии предназначались для умножения привилегий и достатка аббатства. «Но как же сочетать это с моим обетом бедности? Что до послушания, то коль скоро я не могу осуществлять его с чистой совестью, то что это за послушание?» Он впал в немилость, и все это знали. Что ж, оставалось одно. И вот он снова оказался перед аббатом, спокойно сказав:

– Я ухожу.

– Ты возгордился! – загремел аббат. – Кто ты такой, чтоб усомниться в нас? – Затем, как поступил бы едва ли не всякий благонамеренный монах, аббат со сладкой рассудительностью изрек: – Неужто не понимаешь? Все это делается во славу Божью. Написание истории и пересказ житий святых не ставят целью уведомить людей в действительно произошедшем. Задача наша в том, чтобы как можно понятнее и красочнее раскрыть Божественный замысел. Таким же образом, коль есть Божья воля на то, чтобы явить права и древность сего аббатства, мы обязаны заручиться доказательствами, которые убедят грешников в этой истине.

Но Майкл по-прежнему не мог согласиться. Ему мешали прагматизм и здравый смысл саксонских предков. Хартия либо древняя, либо нет. Либо он говорит правду, либо лжет.

– Простите, но я хочу уйти, – повторил он.

– Куда же ты пойдешь?

Брат Майкл понурил голову. Об этом он уже позаботился. Но когда ответил аббату, сей монах, умудренный житейской мудростью, изумленно уставился на него и заявил:

– Ты помешался.

Толпа смолкла. Время было раннее. В соседнем монастыре только что отзвонил колокол, возвестивший службу третьего часа. [24]По знаку бейлифа юный Генри Ле Блон нехотя сбросил плащ и шагнул вперед. Его трясло, несмотря на теплое летнее утро.

Пентекост Силверсливз прятался в толпе и с ужасом наблюдал.

Они стояли на открытом участке ярдов четыреста в ширину сразу за западным углом городской стены. Солнце высушило грязь, и место напоминало площадку для парадов. На западном краю начинался пологий спуск к руслу, по которому струился Холборн, пока не превращался во Флит. Ближе к центру высилась купа вязов. Перед ней поблескивал небольшой пруд для купания лошадей и водопоя.