Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды

Я ответил:

— Нет, ведь ноги-то меня не слушались, понимаешь?

— Понимаю, — сказал он и добавил: — Как бы то ни было, леденцы ты достал, и ладно. Я тоже не стал бы звать сиделку. Конечно, она подала бы их тебе, но ведь это было бы совсем другое дело.

— Да, совсем другое дело, — сказал я; в эту минуту я любил отца сильней, чем когда-либо прежде.

— Но смотри, в следующий раз не ушибайся, — предупредил он. — Не надо выбрасываться из кресла ради леденцов — они того не стоят. Другое дело, если случай будет серьезный — пожар или что-нибудь в этом роде. А леденцов я бы тебе сам купил; но на этой неделе у меня с деньгами туговато.

— А я и не хочу на этой неделе, — сказал я, чтобы его утешить.

После этого происшествия в течение нескольких недель, когда я сидел в кресле на веранде, за мной тщательно присматривали. Однажды появился доктор. Он нес пару костылей.

— Вот твои передние ноги, — сказал он мне. — Как, по-твоему, сумеешь ты на них ходить? Давай-ка попробуем.

— Они на самом деле, взаправду мои? — спросил я.

— Да, — ответил он. — На самом деле и взаправду.

Это было в саду; я сидел в кресле. Он подкатил его к лужайке под дубками.

— Вот славное местечко. Здесь мы и попробуем.

Старшая сестра и кое-кто из сиделок, вышедшие посмотреть мою первую прогулку на костылях, столпились вокруг нас. Доктор взял меня под мышки и снял с кресла.

Старшая сестра, которой он передал костыли, поставила их мне под мышки, а он опускал меня все ниже и ниже, пока я не навалился на них всей тяжестью.

— Ну как, хорошо? — спросил он.

— Нет, — ответил я. Неожиданно я почувствовал себя очень неуверенно. — Пока еще не хорошо. Но сейчас будет хорошо.

Доктор давал мне наставления:

— Не волнуйся, не пробуй пока ходить. Надо немного постоять. Я тебя держу. Ты не упадешь.

Моя правая нога, которую я называл своей «плохой» ногой, была совершенно парализована и от самого бедра свисала плетью, бесполезная, бесформенная, страшная. Левую ногу я называл «хорошей» ногой. Она была лишь частично парализована и могла выдержать тяжесть моего тела. Целыми неделями я проверял ее, сидя на краю кровати.

Искривление позвоночника перекосило мою спину влево, но, когда я опирался на костыли, спина выпрямлялась и все тело удлинялось, так что стоя я казался выше, чем сидя.

Мышцы живота тоже были частично парализованы, но грудь и руки не пострадали. В последующие годы я перестал обращать внимание на свои ноги. Они вызывали у меня озлобление, хотя иногда мне начинало казаться, что они живут обособленной, горькой жизнью, и тогда я испытывал к ним жалость. Руками же и грудью я гордился, и со временем они развились вне всяких пропорций с остальными частями тела.

С минуту я постоял в неуверенности, глядя вперед — туда, где виднелась голая полоска земли, затерявшаяся в траве.

Я решил непременно добраться до нее, но медлил, не зная, какие именно мышцы нужно призвать на помощь. Я чувствовал, как костыли впиваются мне в тело, и понимал, что, если я хочу пойти, надо выдвинуть их вперед и мгновенно переместить всю тяжесть моего тела на «хорошую» ногу.

Доктор отвел руки, но был наготове, чтобы подхватить меня, если я начну падать. Я приподнял костыли и тяжело выбросил их вперед; плечи мои подпрыгнули при внезапном толчке, когда всем весом я снова налег на костыли. Затем я выбросил вперед свои ноги, — правая волочилась по земле, поднимая пыль, словно сломанное крыло. Я остановился, тяжело дыша, не спуская глаз с полоски земли перед собой.

— Хорошо! — воскликнул доктор, когда я сделал этот первый шаг. — А теперь еще…

Снова я повторил те же движения, и так три раза, пока, изнемогая от боли, не очутился на заветной полоске. Я дошел.

— На сегодня довольно. Садись-ка снова в кресло, — сказал доктор, — завтра попробуем еще.

Через несколько недель я уже мог ходить по саду, и, хотя мне порой случалось падать, я поверил в себя и стал даже практиковаться в прыжках с веранды, проверяя, на какое расстояние от проведенной по дорожке черты могу я прыгнуть.

Когда мне сказали, что меня выписывают, что завтра за мной приедет мама, я не почувствовал того волнения, которое, как мне казалось, должно было вызвать это известие. Больница постепенно сделалась фоном, который неизбежно сопутствовал всем моим мыслям и действиям. Жизнь моя вошла здесь в определенное русло, и я смутно понимал, что, выйдя из больницы, утрачу то чувство уверенности и спокойствия, которое я в ней приобрел. Расставание с больницей меня немного пугало, но в то же время мне очень хотелось увидеть, куда ведет улица, проходившая мимо больничного здания, и что делается за холмом, где пыхтели маневровые паровозы, лязгали буфера вагонов и взад и вперед сновали экипажи с людьми и чемоданами. И я хотел снова увидеть, как отец объезжает лошадей.