Алан Маршалл - Я умею прыгать через лужи. Рассказы. Легенды

— Я всегда готов променять котлеты на молочный шоколад, — сказал я однажды матери, нагнувшейся над сковородкой.

— Когда-нибудь я куплю тебе целую плитку, — пообещала она.

Случалось, что какой-нибудь проезжий давал мне пенни за то, что я подержал его лошадь, и тогда я стремглав бежал к булочной, где продавались леденцы, и подолгу простаивал у окон, где были выставлены все эти «ромовые шарики», «молочные трубочки», «серебряные палочки», «лепешки от кашля», «шербетные», «лакричные», «анисовые» и «снежинки». Я не замечал полумертвых мух, лежавших на спине между пакетиками и пачечками. Они слабо шевелили лапками и изредка жужжали. Я видел только конфеты. Я мог простоять целый час, так и не решив, что купить.

В тех редких случаях, когда какой-нибудь скваттер давал мне за ту же услугу трехпенсовик, меня тотчас же окружали школьные товарищи, возбужденно крича:

— У Алана есть трехпенсовик!

Затем следовал важный вопрос:

— Ты его сразу истратишь или оставишь и на завтра?

От моего ответа зависело, какой будет доля каждого из мальчиков в моих приобретениях, и они ожидали решения с должной сдержанностью.

В ответ я неизменно объявлял:

— Я потрачу все целиком.

Это решение всегда вызывало крики одобрения; затем следовала потасовка, в результате которой решалось, кто пойдет рядом со мной, кто впереди и кто позади.

— Мы с тобой дружим, Алан. Ты знаешь меня, Алан…

— Я дал тебе вчера серединку яблока…

— Я пришел первым…

— Пустите меня…

— Я всегда дружил с Аланом. Правда, Алан?

В нашей школе считалось, что тот, кто за тебя держится, имеет на тебя определенное право или, во всяком случае, право на твое внимание. Я шел поэтому в центре тесной кучки, и все ребята крепко держались за меня. А я крепко держал трехпенсовик. Останавливались мы у самой витрины, и тут меня засыпали советами:

— Помни, Алан, на пенни дают восемь анисовых. Сколько нас здесь, Сэм? Нас восемь, Алан.

— Лакричные сосутся дольше всех.

— Лучше шербетных нет. Из них можно сделать питье…

— Пустите меня. Я первый встал рядом с ним…

— Надо же — целый трехпенсовик!..

— Алан, бери мою рогатку, когда захочешь!

Я смотрел на кулек с леденцами, лежавший на траве. Мне ни на минуту не приходила в голову мысль о том, что сам я достать их не смогу. Ведь леденцы мои. Их дали мне. Провались мои ноги! Достану конфеты — и все!

Кресло мое находилось на краю дорожки, огибавшей лужайку, где лежали леденцы. Я схватился за ручки кресла и стал раскачивать его из стороны в сторону, пока оно не накренилось. Еще один толчок — и оно опрокинулось, выбросив меня на траву лицом вниз. Нога в лубке стукнулась о камень. От внезапной боли я что-то сердито забормотал и стал вырывать травинки. Странно, но в бледных корнях травы, прихвативших в своих объятиях немного земли, было что-то успокоительное, умиротворяющее.

Через мгновение, подтягиваясь на руках, я стал подползать к конфетам, оставляя за собой по мере продвижения подушку, плед, журнал.

Наконец я дополз до бумажного кулечка, схватил его и улыбнулся.

Однажды отец велел мне залезть на дерево и накинуть на одну из веток веревку, и, когда мне это удалось, он снизу закричал в порыве восторга:

— Сделано, черт возьми! Ты добился своего!

Теперь, развертывая кулек, я мысленно говорил себе: «Сделано! Добился!» Минуту я с удовольствием изучал содержимое кулька, потом извлек леденец с надписью: «Я люблю тебя».

Я с наслаждением стал сосать его, каждые несколько секунд вынимая изо рта, чтобы посмотреть, можно ли еще прочитать слова. Постепенно они все больше тускнели, превращались в какие-то неясные значки и наконец исчезли совсем. В руке моей был маленький розовый кружок. Я лежал на спине, смотрел в небо сквозь ветки дуба и грыз леденец.

Я был очень счастлив.

Замешательство, охватившее сиделок, когда они нашли меня лежащим на траве, немало меня удивило. Я не мог понять, почему они вызвали старшую сестру и, столпившись у кровати, принялись гневно и озабоченно допрашивать меня.

Я повторял им без конца одно и то же:

— Я опрокинул кресло, чтобы достать леденцы.

А на настойчивый вопрос старшей сестры: «Но зачем? Почему ты не позвал сиделку?» — ответил:

— Хотел достать сам.

— Мне это непонятно, — произнесла она недовольно.

Я не мог взять в толк, что же тут непонятного. Я знал, что отец понял бы меня.

Когда я рассказал ему об этом, он спросил:

— А ты не мог как-нибудь выбраться из кресла, не опрокидывая его?