Давид Фонкинос - В случае счастья

– …

– Вы длинный, худой и унылый, а мне нравятся маленькие жизнерадостные толстячки. Так и знайте. И прекратите на меня так смотреть.

– …

– Засим – спокойной ночи!

Жан-Жак подумал, что женщины нынче пошли просто потрясающие. Они любят или не любят, а мужчинам в итоге даже и делать ничего особо не надо. Просто оставаться самими собой, мило-трусливыми и вяло-порядочными, и ждать, ляжет женщина у них на пути или не ляжет. И времени не теряешь. Да, быстрее разводишься, зато и отошьют тебя быстрее: не успел поглядеть на девушку, как она уже объясняет, чтобы ты ничего такого и в мыслях не держал. Пьяный и виноватый, Жан-Жак тихо сопел в своей спальне. Ему было жаль своих долгих взглядов, жаль своих обильных каролинных фантазмов. Пытаясь оправдаться, он списывал эту мимолетную оплошность на подавленность. К тому же она сама виновата. Какой мужчина устоит перед Каролиной, перед тем, что она в себе воплощает. Дело не в ее красоте и тем более не в уме. Просто она была тут, почти на месте Клер; даже в ее имени были почти все буквы имени Клер. Вот он и спутал. Женская орфография бывает так соблазнительна. И потом, эти отношения с дверьми. Да, проблема именно в этом, отсюда вся неразбериха и пошла – от ее эротической связи с дверьми. Значит, Жан-Жак не виноват в том, что взбрело ему в голову. И потому теперь, когда ночь вступала в одинокую фазу, он решил зайти к ней в спальню. Она читала комикс, подложив под спину подушку. Картина была сугубо эротическая (за вычетом дверей). Он заявил:

– Каролина, я знаю, уже поздно, простите, что помешал, но я долго думал и вот что скажу: мне бы хотелось, чтобы отныне вы выбирали, где находитесь.

– …

– Либо на кухне, либо в гостиной.

– …

– Нельзя находиться одной ногой в одной комнате, а другой – в другой. Это все, о чем я вас прошу. Когда будете со мной разговаривать, предварительно определитесь, пожалуйста, с географической точки зрения.

– …

– Засим – спокойной ночи!

Когда дверь закрылась, Каролина сдавленно прыснула. Для нее этот разговор был высшим проявлением мужской немощи. Жан-Жак со своей стороны вполне успокоился и почти уверился, что своим ночным вторжением сравнял счет и разделил ответственность поровну. Нечего уличать его во всех извращениях, когда она сама, колыхаясь в пространственной неопределенности, источала чистейшую эротику. Теперь Жан-Жак мог уснуть с достоинством и забыть неприятный эпизод. У него и так хватает сложностей, чтобы в довершение всего жить под мстительным взглядом женщины, не имеющей даже опыта выплаты ипотеки. Но через пару минут иллюзия покоя развеялась, и он снова впал в неконтролируемую тоску. И решил сходить к Эдуарду.

С тех пор как Жан-Жака отстранили от работы, единственной его связью с фирмой были ежедневные разговоры с другом. Тот по дружбе врал, что коллеги часто его вспоминают и надеются, что он в самом скором времени и в добром здравии вернется на службу. Правда была, конечно, совсем другой: собаки грызлись за освободившуюся вакансию и растаскивали неиспользуемое движимое имущество (в первую очередь те маленькие швейцарские часы).

Эдуард совершенно не ожидал увидеть друга в подобный час, тот застал его врасплох. С его лицом что-то было не так: то, что он плох, бросалось в глаза. Он сделал вид, что все в порядке, его дверь всегда открыта, дружеский магазин самообслуживания работает круглосуточно, и Жан-Жак правильно сделал, что зашел, хоть и в столь позднее время. Жан-Жак произвел руками нечто извиняющееся и хотел было уйти.

– Нет-нет, заходи, пожалуйста. Ты вовсе не помешал, просто я сейчас как раз резал лук…

Фраза была слишком нелепой: кто это режет лук в два часа ночи? Лук режут в половине девятого, самое позднее в девять вечера. Друг вполне очевидным и гротескным образом пытался скрыть слезы. Даже вдвойне гротескным: Жан-Жаку и в голову бы не пришло подумать про слезы, если бы тот не произнес слово “лук”, то есть не разболтал сам то, что хотел скрыть. Проходя в гостиную, Жан-Жак украдкой заглянул на кухню и убедился, что никакого нарезанного лука там нет. Не нужно было обладать выдающейся интуицией, чтобы понять, что ситуация хуже некуда: пришел к другу, который должен поднять твой моральный дух, а оказался перед расстроенным другом, которому самому надо поднимать моральный дух. Но что такого могло произойти с Эдуардом? С ним, всегда готовым по любому поводу устроить посиделки с коллегами, ненавидящими друг друга, с ним, чье имя, наверно, шепчут женщины, ворочаясь по ночам в постели, с ним, вечным поверенным в чужих горестях… что у него случилось? Жан-Жак уселся на диван и спросил: