Эдвард Форстер - Избранное

— Не сомневаюсь, только черта с два они ее получат.

— Мистер Холл!

Морис вытер усы и улыбнулся.

— Вы несносны.

— Это я просто ляпнул. Пожалуй, по моим словам можно решить, что я несносен.

— Вам нравится быть несносным?

— Привыкнуть можно ко всему, — констатировал он и внезапно повернулся, потому что за спиной распахнулась дверь.

— Боже правый, я отчитываю за цинизм Клайва, но куда ему до вас.

— Я привык к своей несносности, как бедные привыкли к своим трущобам. Привыкнуть можно ко всему — это дело времени. — Морис был совершенно раскован, с минуты приезда в нем пробудился язвительный сорвиголова. Клайв даже не счел нужным его встретить. Ну, что ж! — Попинают тебя немного, загонят в дыру — ты к ней и привыкнешь. Поначалу каждый скулит, как сто щенков, у-аа-вв, у-аа-вв! — Вышло очень похоже, и Энн рассмеялась. — А потом понимает: у всех свои дела, никому неохота его слушать, — и перестает скулить. Это факт.

— Это ваша личная точка зрения, — сказала Энн, помогая себе кивком головы. — А Клайву я не позволю держаться таких взглядов. Люди должны друг другу сочувствовать… брать на себя заботы других. Знаю, я старомодна. А вы… вы последователь Ницше?

— Спросите что-нибудь полегче.

Такой мистер Холл Энн вполне устраивал — ведь Клайв предупреждал, что он может показаться ей букой. Может, в чем-то он и был букой, но в нем явно чувствовалась личность. Она поняла, почему муж так тепло вспоминал их совместную поездку в Италию.

— За что же вы не любите бедных? — спросила она.

— Не то чтобы я их не люблю, просто не думаю о них без крайней нужды. Трущобы, профсоюзы, прочая ересь — это угроза обществу, внести свою лепту в борьбу со всем этим должен каждый. Но любить бедных — извините! Интересно, где у вашего мистера Борениуса глаза?

Она смолчала, но потом вдруг спросила:

— Сколько вам лет?

— Завтра исполняется двадцать четыре.

— Для своего возраста вы человек жесткий.

— Только что вы, миссис Дарем, говорили, что я несносен, а теперь — просто жесткий. Быстро вы отпустили поводья!

— Во всяком случае, ваши взгляды сформировались, а это — еще хуже.

Он нахмурился, и, испугавшись, что позволила себе лишнее, Энн перевела разговор на Клайва. Ему пора вернуться, вдвойне обидно, что его нет, — завтра ему надо уезжать на весь день. Местный агент будет возить его по избирательному округу. Ведь мистер Холл не обидится? Пусть усилит команду крикетистов.

— Посмотрим, вообще-то у меня есть планы… Может быть, придется…

Она выжидательно взглянула на него. Потом спросила:

— Хотите посмотреть вашу комнату? Арчи, отведите мистера Холла в его комнату, в Бордовую.

— Спасибо… Почта сегодня не уйдет?

— Письмо нет, но можно отправить телеграмму. Если хотите, я… Впрочем, мне лучше не вмешиваться.

— Может, и пошлю телеграмму. Потом решу. Очень вам признателен.

И он последовал за мистером Лондоном в Бордовую комнату. Неужели Клайв, хотя бы ради прошлого, не мог его встретить? Неужели не понимает, как он взвинчен, как подавлен? Между ними все кончено, это ясно, но зачем заставлять его страдать? Со свинцовых небес на парк обрушивались потоки дождя, деревья хранили молчание. Наступили сумерки… хождение по кругу мучений продолжалось.

Он пробыл в своей комнате до самого обеда, пытаясь отогнать призраки былого, столь им любимые. Если этот гипнотизер способен изменить его существо, он просто обязан встретиться с ним, даже если придется совершить насилие над своими телом и душой. Мир таков, каков есть, — либо женись, либо влачи жалкое существование. Он еще не освободился от Клайва и не освободится, пока его не вытеснит нечто более существенное.

— Мистер Дарем вернулся? — спросил он, когда служанка принесла горячую воду.

— Да, сэр.

— Только что?

— Нет, сэр, с полчаса.

Она задернула занавески, и дождь скрылся из виду, но звуки его остались. Морис тем временем настрочил телеграмму.

«Ласкеру Джонсу, Уигмор-Плейс 6, Уэст, — прочитал он вслух. — Прошу принять меня четверг. Холл. Ответ направьте Дарему, Пендж, Уилтшир».

— Поняла, сэр.

— Вот и спасибо, — произнес он вежливо и скорчил гримасу, едва остался один. Между его жизнью на благо общества и личной жизнью окончательно пролегла пропасть. В гостиной он нашел Клайва и поздоровался с ним безо всякой дрожи в голосе. Они тепло пожали друг другу руки, и Клайв сказал:

— Ты в прекрасной форме. Уже знаешь, кого собираешься осчастливить? — И тут же познакомил его с какой-то девушкой. Клайв превратился в настоящего эсквайра. Стоило ему жениться, как жалобы на общество отпали сами собой. А раз им не грозили политические разногласия, поговорить было о чем.