Маргрит де Моор - Крейцерова соната. Повесть о любви.

Написаны четыре такта Maestoso, он не ждет ни секунды, работает, практически без остановки, почти не задумываясь, до самого ужина. Через несколько дней, отложив в сторону карандаш, он медленно перелистает ноты, потрет лицо и замрет на несколько минут в неподвижности. Быть тем, кем ты хочешь быть, в предельной сосредоточенности, но и от второго “я”, которое тоже наше, нам ведь тоже никогда до конца не избавиться. Может быть, в этот зазор между двумя “я”, откуда проистекает произведение искусства, и смотрел тогда в Бордо Эжен Ленер?

Женский голос в громкоговорителе еще раз объявил наш рейс в Зальцбург. В таких случаях всегда возникает легкая паника, но из-за толкучки по-настоящему поторопиться мы не могли. Довольно неожиданно мы наткнулись на табличку “сектор G86” со стрелкой вниз. Мы спустились на несколько ступенек и попали в помещение, которое показалось нам поразительно спокойным: в нем пассажиры, отправлявшиеся в Зальцбург и Бухарест, ждали автобусов, которые должны были отвезти их к трапам самолетов. Мы сели. Уф! Я облегченно вздохнул, но мне казалось, что рука Ван Влоотена до сих пор лежит на моем плече, так тяжело на этом последнем отрезке пути он на меня опирался.

— Вы уверены, что хотите слушать и дальше? — спросил он.

Голос его был спокойным, но на лице было написано: “Посмей только меня остановить!”

— Я слушаю, — сказал я.

Это произошло в поезде. Сюзанна сидела напротив него и рассказывала, что они сейчас проезжают зеленые поля, по краям обрамленные полосками маков и васильков. Они гостили у друзей в Брюсселе, провели с этими людьми часок за ленчем в привокзальном ресторане и вот теперь ехали домой. Под ритмичный перестук колес разговор коснулся семейных проблем, тех неприятностей, которые случились в семье Эмили и ее мужа проектировщика, они негромко обсуждали “фортель”, выкинутый его сестрой.

— Ах, — вздохнула Сюзанна. — Ты слишком вспыльчив на ее счет.

И затем, подавляя зевок, добавила:

— Ведь в каждой семье порой что-нибудь случается?

Словно в трансе он услышал, как сам соглашается с ней. Поерзал, улыбнулся в ответ на ее шутливый вопрос и словно в трансе подтвердил: “Ну да, конечно случается”. И затем, в ответ на ее следующий вопрос, поведал об одном милом пустяке, случае, произошедшем с ним год или два назад, об одной англичанке, участнице симпозиума “Зеркало музыкальной критики” в Мюнхене.

Важно отметить, что в их жизни с Сюзанной вновь наступил тот период, когда по ночам они часто и от души наслаждались друг другом, что их всегда невероятно сближало.

— Мариус! — воскликнула Сюзанна добродушно-шокированным тоном, и он усмехнулся, так и не решив для себя, относится ли его вновь пробудившееся чувство вины к ней, свободомыслящей Сюзанне, либо к той ученой молодой женщине, об округлом и сдобном теле которой он на секунду не без удовольствия вспомнил.

Купе трясло.

— Фландрия прекрасна, — сказала Сюзанна.

Продолжая весело щебетать на эту опасную тему, она тоже исповедалась перед ним в одном своем давнем проступке.

Он сделал вид, что не слушает.

А она, словно радуясь тому, что может наконец облегчить душу, наконец-то играть с ним в открытую, ведь в браке это, вероятно, самое правильное, особенно если муж не видит, привела несколько довольно точных деталей своей гастрольной поездки по Израилю, куда она ездила пару лет назад. Он закрыл глаза. Чуть опустил голову набок. Ее поклонником был милый юноша, живший в домике из деревянных планок на пляже возле Эйлата — она захихикала. Он решил, что лучше сосредоточиться на чем-нибудь еще — первым на ум пришел проектировщик — и он стал медленно и глубоко дышать, словно человек, который вот-вот заснет. И пока он, тихонько посапывая, представлял себе новейшее, в стадии постройки, детище своего шурина, “композицию из бетона и мрамора”, девять этажей, оригинальная разбивка помещений, и ко всему прочему главный козырь: вид на Северное море, — ее болтовня потихоньку умолкла. Ладно, супруг решил вдремнуть, что ж, неплохая идея, и он услышал, что она сняла туфли и стала устраиваться с ногами на диване.

Все это произошло дней за четырнадцать до попытки убийства; она мирно заснула в купе, в котором, кроме них, никого не было. Она не знала тогда, что напротив нее сидит маньяк, человек, которого слегка подташнивало от настойчиво ищущего себе выход беспокойства. Когда кондуктор открыл дверь в их купе, он лично передал ему билеты. Лишь после того как состав въехал под перекрытие железнодорожного вокзала Гааги, он тронул ее за колено: “Проснись, приехали”. Когда они садились в такси, он вдруг подумал совершенно спокойно и с уверенностью в своей правоте: “Я бы хотел от нее избавиться”, после чего назвал водителю их домашний адрес.