Феликс Кандель - Шёл старый еврей по Новому Арбату...

Ее памяти посвятил книгу.

Здесь уже, в Иерусалиме.

"Бывают друзья для радости и веселья.

Бывают друзья для горя и утешения.

Бывают друзья, которые и не друзья вроде: приходят незваными – тебе на облегчение, уходят неприметными, когда полегчало.

Бывают, наверно, и такие, что на все градусы жизни, но кто может похвастаться ими?.."

Она родила близнецов к сорока годам.

Принесла в однокомнатную квартиру: что дальше?..

Работала в издательстве за малые редакторские деньги. Получала за ребят месячное пособие: малые рубли на двоих. Варила в огромной кастрюле густой грибной суп, чтобы надолго хватило, – нам тоже доставалось, когда бывали у нее.

– Мама, – предлагали близнецы, – что бы тебе не выйти замуж?

Отвечала:

– Можно, конечно, но зачем? Надумаем сбегать в кино, поесть мороженое, а муж как закричит: "Какое кино? Какое мороженое? Марш в постель!" Да еще зубы заставит чистить. Перед сном.

В ужасе:

– Мама, не выходи!..

Одна была.

Двое детей.

– Этот, – говорила, – в меня. Ласковый и задумчивый. Тот тоже ласковый, но иначе. Так я их различаю.

Мы приходили вечером, когда дети спали. Я листал книжки, женщины штопали драные детские чулки, чинили штанишки. Потом пили чай, крутилась пластинка на проигрывателе – тихие разговоры к ночи.

На стене висел плакат, прежде у нее невиданный, – Боттичелли, "Рождение Венеры".

– Откуда у вас?

Фыркала в смущении. Глаза опускала. Призналась, наконец:

– Были у меня французские чулки. В нераспечатанной упаковке. На них выменяла.

Вдруг сорвалась в Тарту, на симпозиум, оставила расписание на три дня. Кому отводить детей в детский сад, кому приводить домой, кормить, укладывать на ночь – прочие хлопотливые заботы, которые исполнялись безоговорочно соседями и лифтершами.

Может, потому и тянулась к людям, чтобы найти того, кто станет их опекать? Как догадывалась о недолгих своих сроках?..

Близнецы подрастали, обезьянками повисая на деревьях, скатывались на животах с ледяной горки: пальтишки с рубашками задирались кверху, на животах поблескивал лед. Близнецов, всеобщих любимцев, снимали в кино, от них услышал в детском исполнении:

Ко мне подходит санитарка –

звать Тамарка:

– Давай твои раны первяжу

и в санитарную машину

"Студебекер"

с собою рядом положу

Она собрала нас, человек пятнадцать, провела по Гоголевскому бульвару до Арбатской площади, рассказывала про каждый дом на пути. Затем пообещала:

– В следующий раз – бульвар Никитский.

Следующего не было.

Год 1975-й – она уезжала.

Получила деньги за кооперативную квартиру, принесла к нам, чтобы не потратить лишнего:

– Вы считайте.

За выезд брали грабительски много, малая часть оставалась на покупки; ходила по магазинам, выбирала одежду мальчикам и себе, обменяла рубли на 385 долларов – больше не позволили. В смущении призналась Тамаре:

– Белье купила. О котором мечтала. И духи…

Рано утром мы увозили их в аэропорт.

Лифтерша недоумевала в подъезде:

– И куда она едет? Куда? С ребятенками, в эдакую даль! Когда за пятьдесят верст от Москвы жрать нечего…

Через пару месяцев пришло письмо: "Встаньте в начале Никитского бульвара, чтобы за спиной была Арбатская площадь. Слева от вас дом номер семь, в нем умер Гоголь. За ним Дом полярников, в котором…"

Встали в начале бульвара, прошли по нему той же группой, что в первый раз. В двадцатые годы, сообщила, в доме номер пятнадцать жила Зойка; у нее был салон с выпивкой, собиралась богема, – отсюда и пьеса М. Булгакова "Зойкина квартира".

Я охнул: номер пятнадцать – это же мой дом! Где жил я, жили тогда мои родители. Спросил, знают ли они про Зойку?

Отец сказал:

– Ну как же. Зойка из восемнадцатой квартиры. Кто только у нее не бывал!

А квартира эта – рядом с нашей, на полпролета выше.

– И где она, эта Зойка?

– Сгинула.

Письмо из Нью-Йорка, вопль в конверте:

"Дружба строится сейчас на близости улиц. С американцами ничего не получается, да и с русскими тоже – их немного, и все они очень устают. Нам с вами надо непременно быть рядом, иначе всё теряет смысл. Особенно для меня (сколько жить-то осталось?). Не смейтесь!! Нет!"

Одна была.

Двое детей.

По утрам бегала на работу, где изнывала от тоски, по вечерам читала лекции в Толстовском центре о художественных промыслах российских умельцев. Про Мстеру, Палех, городецкую роспись в киноварных розах, про кузовки, жбаны, туески, набирухи для ягод и солоницы из бересты. Зачитывала надписи на расписных прялках для верного их понимания: "Чаепитие с хозяйством", "Быт семьи и ее привкусы", "Кустики ракитовы, ягоды изюмовы", "Человек, помни свой час".