Валько сварил мне кофе, а сам пил чай — зеленый.
Говорили о какой-то ерунде. Кажется, о том же чае — что зеленый полезен, но не всякий, даже если покупать в специальном чайном магазине, очень много контрафактной продукции, а проверить невозможно...
Но все-таки я начинал догадываться о том, как и чем живет Валько — по книгам на трех полках, подбор случайный и ленивый, больше всего зачитан желтый трехтомник О. Генри, по видеокассетам и дискам в застекленной тумбочке под телевизором (экран — в пыли) — три-четыре фильма Феллини, несколько советских комедий, несколько американских боевиков, по дискам музыкальным: Шарль Азнавур, «Битлз», Митяев..., причем на верхнем диске в этой стопке тоже была давнишняя пыль, да и все прочие вещи казались вышедшими на пенсию, доживающими свой век.
Я понял, что произошло с Валько: ничего не произошло. Он просто живет — нормальной жизнью нормального человека. Один — ну и что? Ему, похоже, хорошо одному — судя по тому, что моим гостеванием уже тяготится, хотя не прошло и получаса. Я попытался что-то такое рассказать из моей жизни, Валько слушал вежливо и равнодушно.
Чтобы хоть как-то его расшевелить, я спросил, нарушая свое обещание не интересоваться его прошлым:
— А все-таки, извините, не могу не удержаться, Александра — что с ней?
Валько помолчал, усмехнулся и ответил:
— На Большой Дмитровке, ближе к Театральной площади, есть неплохой магазин. Рекомендую. И чай, и кофе — очень ничего себе. Правда, и цены.
Еще помолчал и добавил:
— И не думайте, что мне почему-то больно или неприятно про это вспоминать. Просто — не хочу. Единственное, что могу сказать, это вам будет интересно, как человеку пишущему: мы живем в паскудное время.
— А советское время было хорошим? — попытался я зацепиться.
— Еще паскуднее. По крайней мере, некоторые так считают.
Я насторожился:
— Некоторые? Не вы?
— А что я? Собственное мнение меня тоже не интересует.
— О как! Растворились вы, что ли? Говорите так, будто живете отдельно от себя.
— В определенном смысле. Но без всякого раздвоения, не надо литературщины.
— А как же тогда?
— Так, как мне нравится.
Да, подумал я. Старая история: поиски черной кошки в темной комнате, где никакой кошки нет.
И, поблагодарив за кофе, распрощался, уверенный, что никогда больше не увижусь с Валько. Впрочем, по нему было видно, что и он в этом уверен.
Но по пути к метро мне пришла в голову отличная идея. Мало ли каким скучным боком поворачивается жизнь — я могу разукрасить этот бок так, как мне хочется. Финал будет. Очень простой и эффектный: я попадаю в квартиру Валько и вижу там то, что видел, с одним отличием: книги, фильмы и музыка — только советского времени. Мебель советского времени. Все — советского времени. И это получится повесть о человеке, для которого прошлое стало настоящим, а настоящее — ничем.
Хоть что-то тогда прояснится, станет понятнее, потому что я устал уже не понимать свое время и людей этого времени, а кто мне объяснит, если не я сам?
Нет, правда, как вам такой финал?
Мне нравится.
Сейчас сказали бы — конкретный. ( Здесь и далее — примеч. автора. )
Сейчас говорят — «продвинутые».
Минздравсоцразвития пусть не напрягается: этих сигарет давно не существует.
Сейчас сказали бы — «прикольного».
Забытая уже многими советская привычка: табак в сигаретах был влажен и туго набит. Само собой, это рождало фольклор. Загадка: «Чем похожа женщина на сигарету?» Ответ: «Обеих (говорилось — „обоих“) перед употреблением надо размять!» Или такая интермедия: сунуть товарищу под сигарету огонь спички и тут же убрать со словами: «Не еврей — раскуришь!» Товарищ, втягивая щеки, старается: кому ж хочется быть евреем?
Часто туда шли на вечернее и заочное отделения уже готовые функционеры, у которых по каким-то причинам не имелось высшего образования; им история и общественные науки представлялись самыми абстрактными и, значит, по их разумению, самыми легкими: не логарифмы считать.
Первая была в шестидесятые, но для избранных, вторая пришлась на конец семидесятых, уже полноводная, охватившая всю учащуюся, трудящуюся и уж конечно тунеядствующую молодежь, с конца же восьмидесятых эта свобода соединилась со свободой политической, поднялся девятый вал, который не утратил свою мощь до сих пор — пожалуй, даже и нарастает.
Читать дальше