Он завсегдатай VIP-клубов, VIP-фестивалей, VIP-курортов.
По слухам, его представили к ордену «За заслуги перед Отечеством» II степени, и велика вероятность, что он получит эту высокую и заслуженную награду.
Все варианты казались возможными, ни один не представлялся оптимальным.
Поэтому я отложил жизнеописание Валько на неопределенный срок.
За этот срок многое изменилось. Я переехал в Москву, занялся тем, чем не занимался раньше, продолжая одновременно делать то, что делал всю жизнь.
В Москве оказались, кстати, и Гера, и Салыкин, мы изредка перезванивались, еще реже встречались, я спрашивал у них о Валько, они ничего не знали.
Однажды я был приглашен в в театр-студию уже упоминавшегося в этом повествовании О. П. Табакова. Там мои земляки периодически устраивают встречи, организует которые директор саратовского дома-музея художника П. В. Кузнецова Игорь Сорокин. Зовут самого Олега Павловича, зовут известных уроженцев Саратова и тех, кто с ним чем-то связан: Олега Янковского, Александра Михайлова, Бари Алибасова... Певицу Валерию, которая родом из города Аткарска Саратовской области, насколько мне известно, тоже звали, но не нашла времени. Устраивают выставки, перформансы, показы мод, чтение стихов и т. п. Задушевно, мило, приятно: особенно видеть знакомые лица.
И вот этой осенью я увидел там Валько. Он бродил по залу, осматривал картины, держа в руках стакан с апельсиновым соком. Если бы я не думал о нем, не узнал бы. Не то чтобы разительно изменился, но все, что делает человека единственным и похожим только на самого себя, в нем как-то стерлось и стушевалось. Его словесный портрет невозможно было бы составить. «Ну... губы такие... обычные... Глаза... не большие и не маленькие... вроде бы карие... но, может, и серые... Подбородок не заостренный, не круглый, не тяжелый, а... ну, нормальный подбородок».
Я решил не подходить к нему при всех, выследить — тем более, что он сам явно не собирался ни с кем общаться, ни с кем не заговаривал, будто пришел лишь для того, чтобы посмотреть картины, хотя, похоже, и они не особенно его интересовали: как только в его стакане кончился сок, он отошел, поставил стакан на стол и начал пробираться к выходу с видом исполненного долга. Хотя нет, и этого выражения на его лице не было, скорее — вид случайного человека, который, пережидая дождь, открыл первую попавшуюся дверь первого попавшегося магазина, побродил, поглазел, дождь кончился — он вышел.
Я догнал его на улице.
— Валентин?
Он обернулся.
— Да. Вы меня знаете?
— Нет. То есть знаю...
— Ясно. Слышали что-то?
— Да. От Сотина, в частности.
— Жаль, хороший был парень.
— Да.
— А вас я видел, вы недавно по телевизору выступали.
— Было дело.
— До свидания, мне — на метро.
— Я тоже на метро.
...
— Осень какая в этом году.
(Это он сказал).
— Да, мягкая. В народе говорили: сиротская.
— Сиротская? Неприятно звучит. Хотя понятно, почему.
— А вы, значит, тоже в Москве застряли?
— Почему застрял. Живу.
— Интересная работа?
— Ничего особенного. Служу в одной фирме. На житье хватает, а больше мне не нужно.
— Может, зайдем куда-нибудь, выпьем кофе?
— В центре все дорого. И не лучшего качества.
— Тогда, может, ко мне?
Он посмотрел на меня проницательно и сказал с твердой деликатностью человека, умеющего защищать свое одиночество.
— Вряд ли это нужно. Я не настроен кому-то о себе рассказывать. Вы, я чувствую, и так все знаете. Интересуетесь аномальными субъектами? Разочарую: я не аномальный субъект.
— Обижаете. Мне случалось общаться с людьми без цели вытащить из них какую-то информацию.
— Да? Поверю на слово. Но тогда лучше ко мне, это по прямой до Ясенева. Если у вас есть время.
Времени у меня не было, но я согласился.
Мы долго, невыносимо долго ехали в неловком молчании — впрочем, в грохоте метро не очень поговоришь. Потом шли к дому Валько, тоже фактически молча, если не считать нескольких его реплик о том, что район ему сначала не нравился, а потом ничего, обжился, стал — дом родной.
Квартира была однокомнатная, обставленная дешевой мебелью, купленной в ближайшем магазине, какие-то обои на стенах, какие-то шторы на окнах — лишь бы были; так обычно обставляют, дешево и сердито, съемные квартиры, сам жил в такой и помню, насколько всякий раз, как войдешь, грустно поражал вид чуждости вещей, и даже собственная куртка, висевшая на допотопной деревянной вешалке, казалась неприкаянной — словно в гостиничном номере.
Читать дальше