Видади Бабанлы - Когда молчит совесть

Снова очутился он на ученом совете, в ушах зазвучали ядовитые речи Башира Бадирбейли и Зия Лалаева — клевета, наветы, обвинения…

«Болван, идиот, куда ты едешь?! — вдруг разозлился Вугар на самого себя. — Почему бежал с поля боя? Почему так быстро сдался? Первое серьезное сопротивление — и ты бросил оружие? Где твое хваленое мужество?! Отказаться от работы, на которую потрачены годы? Ничтожество! Чего ты испугался? Кого?»

Он стиснул кулак, словно собираясь ударить себя по лбу, но ласковый голос проводника, все еще стоявшего рядом и наблюдавшего за ним, остановил его:

— Вижу, сынок, горе у тебя… Аллах милостив, все образуется, поверь мне, старику. Немного терпения — и все будет хорошо. А сейчас не изнуряй себя ненужными мыслями, толку ведь от них никакого. Иди-ка лучше отдохни…

Как часто в самой запутанной и нелегкой ситуации такое вот доброе, сказанное от сердца слово вдруг утешает, помогает, вселяет надежду! Вугар словно пробудился от дурного сна.

С трудом передвигая ноги, онемевшие от долгого стояния, он направился по узкому коридору в купе.

«Старик прав, — продолжал размышлять Вутар. — Отдохнуть, отдохнуть! Раз уж я оказался в поезде, доберусь до нашего села, проведу там денек-другой, глядишь — и мысли обретут ясность».

Место Вугара находилось в самом крайнем купе. Он осторожно отодвинул дверь и заглянул внутрь. Шторы были плотно задвинуты, за столиком сидели двое мужчин.

Пронзительный скрип отодвигаемой двери заставил обоих встрепенуться. Трудно было представить себе людей столь непохожих. Один — круглолицый, розовый, лоснящийся от пота — был чрезмерно тучен. Второй — худ, смуглая кожа изрезана глубокими морщинами, широкие скулы резко выступали на длинном лице — кожа да кости! Впрочем, румянец тронул и его изможденную физиономию. Оба сидели, расстегнув рубахи, — жарко! Вугар перевел взгляд на столик, и ему сразу все стало ясно. Две коньячные бутылки высились посредине домашней снеди, явно не умещавшейся не столе. Одна была пуста, другую только открыли. На газетном листе валялись обглоданные куриные кости. Тощий мирно дремал. Толстяк, зажав одной рукой стакан, доверху наполненный коньяком, другой подпирал подбородок.

Худой с трудом поднял отяжелевшие веки, вяло взглянул на нового пассажира, и тут же голова его резко опустилась, он клюнул носом. Толстяк грузно повернулся навстречу входившему. Рука, подпиравшая тучный подбородок, лениво опустилась, он медленно повел плечами, разминая затекшее тело, и с холодным пренебрежением взглянул на Вугара. Потом потянулся и, раскинув руки, зевнул. Еле шевеля лоснящимися губами, спросил:

— Ты к нам?

— Да.

Толстяк забеспокоился, заерзал на месте.

— Какая у тебя полка, верхняя или нижняя?

— Кажется, нижняя… — Вугар только сейчас удосужился взглянуть на посадочный талон (билет остался у проводника). — Двадцать девятое.

Толстяк побагровел. Он так же грузно повернулся к стенке, на которой четко был обозначен номер места, и голос его сам собою стал мягче:

— Вот неприятность, оказывается, я твое место занял…

— Ничего, ничего, не беспокойтесь, — совершенно искренне воскликнул Вугар. — Ужинайте спокойно, я могу и подождать!

Толстяк успокоился и, поджав под себя одну ногу, уселся поудобнее.

— И правда, не беда! — заискивающе-сладко заговорил он, словно на его язык насыпали сахару. — Мы, слава аллаху, свои люди, как-нибудь договоримся. Прошу, присаживайся, закуси! — и он указал на стол.

— Спасибо, я сыт! — скромно ответил Вугар, усаживаясь в углу, возле самой двери.

— Да брось ты, ей-богу! — щеголял своей щедростью толстяк. — Как это сыт? Мы, по-твоему, из голодных краев, что ли? Будь человеком и садись поближе. Не забудь, что у путешественников есть свои законы!.. Ну, что ты забился в угол?

— Не надо, не настаивайте… — сопротивлялся Вугар.

— А я говорю, садись поближе! К чему кривлянья? Тебя сам аллах с неба в корзине спустил! Этот друг никуда не годится, — он кивнул на дремавшего спутника. — Уже после второго стакана начал хныкать, а сейчас вон как развезло, слюны подобрать не может.

Худой и в самом деле выглядел незавидно: голову уронил на руку, из полуоткрытого рта тянулась длинная слюна. Толстяк окинул его злобным взглядом и продолжал:

— Культурный человек, видите ли, называется! Не можешь есть и пить по-человечески, ложись и не порть другим аппетит!

— Пжалуста… — заикаясь, покорно пролепетал тощий и, как неряшливый ребенок, отер рукавом рот. С трудом отодвинувшись от столика, он как был, в одежде, повалился на свое место. Через секунду громкий храп заполнил купе.