Видади Бабанлы - Когда молчит совесть

Гюнашли жадно глотнул воздух, на его покрасневших глазах выступили слезы. Мургуз Султан-оглы молчал. Казалось, нет у него для сына слов утешения и поддержки. Только печальные глаза, устремленные вниз, и все его суровое, изборожденное морщинами лицо выдавали волнение. Наконец он поднял глаза и долго смотрел на сына. Что он хотел сказать своим взглядом? Упрекал? Дескать, сам виноват, женщина — что избалованная лошадь: не натянешь с самого начала удила — умчит бог весть куда, сбросит со скалы и разобьет… А может, он сочувствовал сыну и делил с ним боль его сердца?

Гюнашли вдруг резко повернулся к жене.

— Вот что, — решительно сказал он. — Мы подошли к последнему рубежу. Я всегда во всем уступал тебе. Это моя ошибка. Но отныне конец! Всему конец! Навсегда. Точка. — Широким, твердым шагом он ушел в свою комнату. Слышно было, как щелкнул ключ, — Сохраб заперся изнутри.

Подбоченившись, Мархамат злобно и спокойно усмехнулась:

— Хох! Чем вздумал испугать! «Всему конец!» Подумаешь! — И, круто повернувшись на каблуках, она вернулась к дочери, так хлопнув дверью, что грохот гулким эхом прокатился по квартире.

Мургуз Султан-оглы вздрогнул и двумя руками зажал уши. Долго сидел не двигаясь, а когда отнял руки, в квартире царила тишина. Старик распрямился и, переводя недоуменный, укоризненный взгляд с одной запертой двери на другую, сокрушенно покачал головой.

— Ну, что ты все стоишь здесь? Пошел бы поспал…

— …

— Сынок, я тебе говорю! Пойди ляг, ночь кончается…

Вугар молчал. Один шаг отделял его от старого проводника, а он словно и не слышал мягкого стариковского голоса. Широко раскрытые, немигающие глаза Вугара были устремлены в одну точку, будто там, за окном, в бездонной ночной темноте, и находилось то главное, что он никак не мог разглядеть.

Проводник осторожно коснулся его руки и чуть повысил голос:

— О чем задумался, парень? Почему не отвечаешь? Словно просыпаясь от тяжелого сна, Вугар медленно, как больной после изнурительной хворобы, повернулся на голос. Рассеянно, точно сквозь пелену тумана, взглянул он на приветливого старика, который не сводил с него глаз.

— Я?.. — растерянно спросил Вугар.

— Да, да, ты! — Лицо проводника вдруг сморщилось и стало суровым. Растерянность молодого человека явно вселила в его душу подозрение. — А ну-ка еще раз предъяви билет!

Вугар смотрел на старика, по-прежнему ничего не понимая.

— Билет?..

— Да, да, проездной билет! Есть он у тебя? Что-то я не помню…

«Что за наваждение, как я оказался в поезде?» — мысленно спросил себя Вугар, с изумлением оглядываясь, и с трудом удержался, чтобы не задать этот же вопрос проводнику.

Терпение старика иссякло. Лицо, изборожденное мелкими, как линии на ладони, морщинами, скривилось в недоброй усмешке.

— Поторапливайся! — повелительно сказал он. — Я жду!

Однако Вугар не торопился. Робким движением сунул он руку в карман, уверенный, что никакого билета там нет, и вдруг с изумлением обнаружил картонный прямоугольник. Вместо того, чтобы обрадоваться, он снова недоумевающе спросил себя: «Когда я купил его? Но ведь я, наверное, уже предъявлял билет, иначе меня не пустили бы в вагон? И куда я еду?» Он осторожно, словно страшась чего-то, протянул билет проводнику.

Старик резко вырвал у него билет и, поправив большим пальцем с твердым, коротко стриженным ногтем, съехавшие на кончик носа очки, стал внимательно разглядывать билет, видимо, сомневаясь в его подлинности. «Знаем мы, мол, таких! Зайцем решил прокатиться». Но не прошло и нескольких секунд, как лицо старика прояснилось, добрая улыбка снова осветила его.

— Сынок, мы уже давно в пути, а ты все стоишь и стоишь. Или ноги твои не знают усталости? Почему не идешь на свое место?

Вугар, погруженный в свои мысли, не заметил, как потеплел голос проводника. Он встревожился еще больше:

— Скажи, отец, какая станция сейчас будет?

Проводник, не понимая, чем вызвана его тревога, отвечал простодушно и успокаивающе:

— До твоей станции доберемся лишь на рассвете, еще и трети пути не проехали. Иди отдохни!

Лицо Вугара, и без того печальное, стало совсем несчастным, глаза затуманились, как запотевшие стекла.

«Выходит, уже поздно? Баку давно позади…»

Он тяжко вздохнул и, сгорбившись, снова прильнул к окну, устремив взгляд в беспросветный мрак. И тут же горькие мысли, от которых ему с большим трудом удалось на мгновенье отключиться, вновь навалились на него всей своей тяжестью.